Земля за океаном

Не менее активно действовали лебедевцы и в 1794 г. Партия Егора Пуртова и Демида Куликалова, выступившая на промысел 22 мая, была встречена на своём пути посланцем лебедевцев. Он передал им письмо Коломина и Балушина, "в коем приписывают, чтоб не приставали в их занятиях и прочее … стараясь воспретить путь нашего следования и устращивали, что нас не пропустят". Впрочем, такое недружелюбие отнюдь не помешало тем же Коломину и Балушину по возвращению Пуртова из его похода в Якутат прислать к нему нового гонца, Самойлова. Он "просил чтоб дать им знание, которых жил и тайонов колюжских народов взяты нами аманаты". Пуртов предпочёл сведения эти Самойлову дать, хотя в памяти свеж ещё был пример действий Балушина в "замирённых" чугачских жилах. Возможно, шелиховцы просто не хотели обострять отношений с опасными противниками и тем самым осложнять себе обратный путь на Кадьяк.

В ноябре 1794 г. лебедевцы, продолжая свои набеги, обратили внимание на ново-построенный шелиховский редут в Чугацком заливе, где на зимовку было оставлено семеро русских и артель кадьякцев. С тех пор зимовщикам постоянно приходилось быть настороже. Один из кадьякцев, захваченный Балушиным, был избит, ограблен и до 29 марта 1795 г. содержался лебедевцами под стражей. Подобными действиями Амос Никанорович стремился помешать упрочению позиций соперников в богатых промысловых угодьях Чугацкого залива. И отчасти это ему удавалось.

Между тем 24 сентября 1794 г. в Павловскую Гавань прибыл галиот "Три Иерарха". Среди пассажиров судна находились архимандрит Иоасаф, имевший особое поручение от Шелихова и Лебедева-Ласточкина, а также оправданый Григорий Коновалов, которого то поручение напрямую касалось. С этим же судном пришло письмо от охотского коменданта Коха к Зайкову с порицанием его деятельности.*(3) Противостояние компаний выходило на новый уровень.

Баранов же получил от Шелихова письмо с сообщением о новых проявлениях двуличности штурмана Измайлова. После заигрываний с лебедевцами, он будто бы пожелал "перейти в Кисилевскую компанию, с которой он, как видно, и съякшился". Проявилось это в том, что вместо своих, шелиховских, промышленных, он перевёз на Прибылова острова 25 работников компании Кисилева, которые дали ему взятку в 200 котиковых шкур.

Тем временем лебедевцы, с возвращением реабилитированного Коновалова, вновь погрязли во внутренних распрях. Архимандриту Иоасафу так и не удалось отделить среди них правых от виноватых. В мае 1795 г. он писал Шелихову: "Апреля 20-го приехал сюда в гавань (на Кадьяк) лебедевский передовщик Коломин и слышно ево вышлют в Охотск, а маия 5-го и Балушин приехал, слышно по ордеру комендантскому вышлется в Охотск же … а поступки Коновалова ежели и были нехороши, то не с промышленными, а с Коломиным, но тот и сам стоит тово, чтоб с ним так или ещё хуже поступать".

Впрочем, Александр Андреевич отнюдь не бездействовал, хотя и двигался к своей цели окольными путями. Зная, что отношения лебедевцев с аборигенами зачастую оставляют желать лучшего, он всеми силами старался упрочить своё влияние на эскимосов и индейцев, представляя шелиховскую компанию с наиболее выгодной стороны. Опережая соперников, он основывает новое заселение в Чугацком заливе. Местным влиятельным вождям преподносились подарки; аборигенов приглашали на русские празднества с угощением и плясками, сулили им защиту от лебедевских набегов. Всё это повышало престиж шелиховцев и лично Баранова. Результаты подобной политики не заставляли себя долго ждать. Туземцы покидали лебедевцев, всё более подпадая под влияние их конкурентов.

Баранов, в отличие от прямолинейных своих соперников, действовал гораздо тоньше, не считая грубую силу универсальным средством для привлечения аборигенов на свою сторону. Он, конечно, брал аманатов, но он не сгонял силой в свой лагерь всех поголовно туземных женщин и детей из нескольких селений разом, как то проделали лебедевские "горлохваты" на Грековском острове. Никогда особо не афишируя свою деятельность, Александр Андреевич сумел к середине 1790-х гг. добиться прочного влияния на многие группы кенайцев и чугачей. Индейцы и эскимосы видели в Баранове сильную личность, уважали и побаивались его, соответственно перенося это отношение и на его людей, на шелиховскую компанию в целом.