Земля зеленая

У поленницы Мартынь Упит что-то загудел, хотя голоса у него не было и ни одну песню он не мог спеть верно. Но все знали, что это признак превосходного настроения, и понимали, откуда оно. Хозяин отдал Мартыню старые сапоги, и он был так счастлив и горд, словно ему коня подарили. У одного сапога отстала подошва, но он прибил ее маленькими гвоздочками. Давно не мазанные голенища побурели и стали твердыми, как деревянные. Он повесил сапоги за ушки на дрова, принес коробку из-под сардин, полную дегтя; заячьей лапкой как можно гуще смазал голенища, чтобы отмякли, иначе без ног останешься. Одного раза, конечно, мало, завтра надо смазать еще раз… Потом он подозрительно долго копался в углу риги, где стояли прислоненные к стене льномялки, скамьи для трепки льна, сани с подрезами, дровни для перевозки бревен и разная зимняя утварь. У Большого Андра чуть не заболели глаза, пока он старался разглядеть в темноте, что это там ищет Мартынь, но, ничего не поняв, махнул рукой и полез на клеть. Из дому его прогнали — мать лежала больная, и там, нарочно шумя и пошучивая, хозяйничала Тыя Римша. Даже отца и ребятишек отправили ночевать в людскую.

В воскресенье, еще не рассвело как следует, а Мартынь уже работал в хлеву. Еще раз вычистил скребницей лошадей, хотя на них не осталось ни пылинки. Одну за другой вывел во двор и, смачивая в ведре тряпку, начал мыть, — даже копыта с подковами обмыл. Вороные блестели и лоснились, в коляску самого Зиверса таких запрячь не стыдно. Блестели на солнышке у поленницы и смазанные еще раз сапоги. Встретившись в дверях, старший батрак и хозяин с улыбкой подмигнули друг другу.

В это утро в Бривинях впервые за долгое время не сзывали на молитву. Осиене только что перестала кричать в своей комнате. Осиса на минутку пустили к ней, и он вышел оттуда с мокрым лбом, смущенный, как мальчишка. Римшиене наливала горячую воду в ванночку, а хозяйка, нарвав крыжовника, варила кисель для роженицы. Анна с Либой собирались вместе в церковь — вчера вечером ходили украшать ее.

Около девяти часов утра Большой Андр вышел из клети и, надув губы, хотел пройти мимо старшего батрака. Но тот сильно толкнул его в бок.

— Ну, теперь увидишь одну штуку.

Сердито ворча, Лизбете повязала шею хозяина желтым шелковым платком Лауры. А он, смеясь, пристукнул о пол каблуками новых сапог со скрипом, надвинул на лоб картуз и засунул в карман книгу псалмов. Все обитатели Бривиней, кроме Осиене, собрались на дворе, прибежали запоздавшие дети испольщицы, по уши вымазанные киселем. Появился и Прейман со своей Дартой, будто их кто звал.

Наконец-то увидели, что за штуку готовили столько времени. Мартынь Упит выволок из-под навеса новые сани, у которых за зиму даже не сошла с подрезов ржавчина. Для сидения подложили два мешка — передний покрыли попоной, а на задний Бривинь велел Лауре постелить одеяло с ее кровати. Машку впрягли в оглобли, а большого вороного в пристяжку. Мартынь велел Андру и Галыню подержать лошадей, пока сам наденет сапоги. Хоть с трудом, но натянул, нога у Бривиня была значительно меньше. Голенища могли бы быть длиннее, один каблук совсем стоптан, но все же это была настоящая обувь, а не лапти. В складках еще блестел деготь, он сорвал горсть чернобыльника и вытер. Шел задрав голову, не в силах отвести сияющих глаз от своих лошадей.

Но хозяин позвал в комнату, и слышно было, как они долго возились у шкафчика. Расчувствовавшийся шорник оглядывал изумленных бривиньцев, будто сам придумал эту штуку. Вышел Мартынь, еще более самодовольный и гордый, чем до этого, схватил вожжи, вспрыгнул на кучерское место, вытянул руки и уперся ногами в головки, в ожидании пока господин Бривинь займет место на заднем сиденье.

Браман подал кнут, ему казалось, что в этой поездке без кнута не обойтись. Мартынь взял, но только для того, чтобы сейчас же небрежно отбросить его.

— Бривиньским лошадям кнут не требуется! — крикнул он, окинув всех взором победителя. И добавил еще громче: — Которые на рессорах, прочь с дороги, когда хозяин Бривиней едет! Но-о!

Двойные вожжи взвились в воздух и звучно шлепнули по гладким, блестящим спинам вороных. Лошади выгнули шеи, наддали, сани просвистели по мураве, а потом полозья прямо заскрежетали по гравию и камням ложбины, за ними посыпались сплошной вереницей искры, поднялось облако пыли, запахло гарью.

По Бривиньской горе прокатился самый «большой» смех Преймана, какого еще не слыхивали. Лизбете пожала плечами.

— Одурели, прямо одурели! — с сердцем сказала она и пошла в дом. Эта «штука» казалась ей глупой и недостойной владельца Бривиней.

По большаку Мартынь пустил лошадей резвой рысью. Оскорбленных и рассерженных неподходящей запряжкой, их вначале приходилось сдерживать. Пешие богомольцы давно уж прошли, а редкие проезжие от удивления раскрывали рты и долго смотрели вслед безумным ездокам.