Земля зеленая

Вожжи взметнулись, Мартынь гаркнул и стегнул по бокам, где почувствительнее. Вороные привстали на дыбы и рванули мимо, только четыре упряжки промелькнули, возница не успел ничего разглядеть, для него сейчас весь мир сосредоточился в ногах лошадей, в сверкающих, выбивающих искры подковах, в этом гневном храпе и в брызгах пены, которая вылетала из запыленных ноздрей. Клубы пыли окутали пешеходов, мелкий гравий отскакивал им в лицо, — разбрасывая искры, визжа по камням и комьям засохшей глины, сани взлетели на Почтовую горку. Позади прозвучала гневная брань и восторженный смех. Бривиньские ездоки ничего не слыхали. Сами они не видали, но другие потом рассказывали, как Ванаг сидел выпрямившись, подперев рукою бок, словно генерал, а Рийниек выхватил у Букиса кнут и как безумный нахлестывал свою клячу.

Только возле березовой аллеи, у пасторской усадьбы, Мартынь оглянулся. Соперники только что поднялись на горку и больше не старались их нагнать. Победители переглянулись смеющимися глазами — поездка превзошла все ожидания. Мартынь придержал лошадей, чтобы бежали тише. Когда они поравнялись с яблоневым садом усадьбы Сниеджас, на церковной колокольне зазвонил Томас — из аллеи на большак выехал пастор.

Пакля-Берзинь еще издали поспешил навстречу принять вожжи и привязать лошадей к коновязи у корчмы. Мартынь Упит стащил с саней попону и набросил на лошадей: у вороного вокруг хомута бугром сбилась пена, а у Машки дрожали ноги, с пахов беловатыми струйками сбегал пот. Когда возница подошел, чтобы вынуть покрытые пеной удила, она отворотила морду и сердито фыркнула.

Неторопливой рысцой подъехал Калвиц и остановился рядом, его крупные передние зубы блестели из-под висячих белесых усов. Калвициене тоже улыбалась: хозяин их Андра небось всем показал, как ездят дивайские хуторяне. Только чуть спустя подъехал шагом и Букис, Волосач казался совсем-совсем равнодушным: ему спешить некуда, на такой тележке можно посидеть и подольше!

Ванаг размял затекшие ноги. Теперь следовало бы пропустить полштофа пива. Но Тамсааре, проклятый эстонец, никогда не открывал корчмы до богослужения, окно прикрыто ставнями. Они перешли через дорогу и стали подниматься на горку к церкви… Под липами толпились девицы, торопившиеся еще раз заправить под платочки волосы и накусать губы, чтобы покраснее были. Только что подошедшие мужчины рассказывали о сумасбродной поездке господина Бривиня, и все с изумлением и восхищением поглядывали на поднимавшихся в горку хозяина и его старшего батрака. Когда они подошли к церковным дверям, звон внезапно умолк — это был знак, что подъехал пастор, но им обоим показалось, что это в их честь.

Церковь была битком набита — казалось, никому не найдется больше места, особенно тесно на левой, женской половине. Они протиснулись по проходу, где мужчины и женщины стояли вперемежку, до передней скамьи у алтаря. Господин Бривинь редко бывал в церкви, но все знали, что, кроме как на первой скамье, он нигде не сядет. Какой-то старичок проворно вскочил, и так же проворно Мартынь Упит занял освободившееся место, он знал, что остальные потеснятся. Оставить стоять Ванага — невозможная, просто немыслимая вещь.

Спокойно и чинно уселся Мартынь и сразу принялся разглядывать разукрашенную цветами кафедру. В большой толпе Мартынь всегда чувствовал себя неловко, а в особенности сегодня, когда, казалось, все глядели только на него и на его хозяина. Но смущение прошло скоро, он поднял голову и сияющими от гордости глазами поискал кого-то в толпе.

На мгновение где-то на скамье у самого входа показался преподобный Зелтынь — маленький, со слезящимися глазками, с отвисшей нижней губой, — он сидел, преисполненный лютой злобы, и видел вокруг только мерзость и грех. Лиза, должно быть, стояла там же в толпе, но ее Мартынь Упит не заметил. Айзлакстцев, как обычно, было больше, чем дивайцев, — приход назывался айзлакстским, поэтому они посматривали на соседей свысока, как на пришлых, и старались всегда пробраться поближе к кафедре и алтарю. Зато дивайцы считали себя во всех отношениях выше. Ведь любой айзлакстец говорил, смешно растягивая слова, лошадь запрягал так неумело, что дуга ходуном ходила, в мешок насыпал только две пуры ржи, в корчме выпивал на пять копеек, а шумел на рубль. Мартынь Упит окинул айзлакстских рассеянно-презрительным взглядом. Конечно, трудно не заметить Салиниете в ее клетчатом шелковом платке на голове: высокая и худая, она стояла прямо против кафедры, опершись на спинку передней скамьи. Ее девчонка была уже ростом почти с сине-серого бородатого Моисея, который подпирал затылком кафедру и держал в руках исписанные скрижали с заповедями.