Земля зеленая

Не сказав ни слова, Качиня потушила лампу. Пакля-Берзинь разделся в темноте и растянулся на кровати. От печи несло жаром, а от двери прямо на голову тянула холодная струя. Только бы не начало опять колоть в левом ухе, оно у него такое чувствительное. На новом месте заснуть, кажется, не удастся, хотя сон у него всегда был хороший. Да и как тут заснешь — за печкой каждая щель в кирпичной стене, казалось, кишела сверчками, в комнате звенело и трещало от пола и до самого потолка.

Лиена вышла во двор и впервые вздохнула полной грудью. Серой надоело стоять — даже усесться как следует не дала, сразу взяла рысью. Конечно, только до горки за поворотом у кузницы, там опомнилась, что резвиться ни к чему, и потащилась своим обычным шагом. Все время тихо и равномерно моросил дождь, колеса хлюпали в разъезженной жидкой каше гравия, серую полоску дороги можно было разглядеть только на десять шагов впереди.

Вчера она отвезла мать на Иецанский погост, сегодня отца в богадельню. Было как-то странно: казалось, что умерли и похоронены оба. Еще более странным было то, что вчера, когда стояла у могилы Заренов, думала, будто там лежит частица чего-то родного. Все это непонятным образом совпало. Она вдруг почувствовала себя всеми оставленной и забытой, — дорога пустая, вокруг сплошная тьма. После богадельни на душе осталась гнетущая тяжесть, нужно думать о чем-то, глубоко и долго думать. Но мысли спутаны и придавлены, она только туже затянула повязанный вокруг плеч платок. Ей тепло под толстой суконной шалью, а вот матери смогла оставить лишь тоненький ситцевый платочек…

Переезд закрыт. Лиена постояла почти полчаса, смотря на занавешенное окно сторожки, в котором виднелся огонь, потом сошла с телеги и постучала кнутовищем по шлагбауму. Кугениек вышел в одной рубахе, в туфлях на босу ногу, осветил фонарем лицо Лиены и принялся ругаться:

— Эти нищенки, как заблудшие коровы, шляются по дорогам, ночью не дают покоя. Не могла подождать до десяти, когда подойдет ночной товарный цуг, — теперь просыпайся еще раз. Но терпится, дома в клети ждет жених, надо торопиться, как бы не удрал.

До самой лавки Миезиса все еще слышала Лиена его брань. Так грубо и незаслуженно еще никто ее не ругал. Привыкшая к тому, что мужчины всегда обходились с нею любезно, даже избалованная этим, она почувствовала себя как бы жестоко высеченной, облитой помоями.

Кугениека и его визгливую пьяную брань она понемногу забыла, но тяжесть еще сильнее давила грудь и плечи.

Хотя бы один прохожий повстречался на дороге! Лиена чувствовала себя бесконечно одинокой, ей чудилось, что она едет по каким-то чужим местам, все дальше и дальше от всего родного, в какую-то неизвестную пустоту и мрак, где ее ожидает что-то недоброе.

В Викулях поблескивал маленький огонек, по дом не был виден; казалось, он стоит на высокой незнакомой горе, каким-то чудом выросшей на этом месте. Только когда у самой дороги выплыла, словно черная куча, кузница Лиепиня и потянуло тяжелым запахом угольного дыма, она поняла, что огонек блестит не на призрачной горе, а там, где он должен быть: в окне Викулей. В Межавилках горела большая светлая лампа. Лиена знала — в доме чистая, выбеленная комната; должно быть, сидят за большим столом люди, кто-то читает газету «Балтияс Вестнесис», а остальные слушают. Лиена видела это так ясно, будто сама сидела там и слушала. Скоро впереди замерцал огонек от лампочки Осиене, вначале вздрогнул, сверкнул и погас за яблонями. Но когда у каменного пограничного столба лошадь свернула на мост через Диваю, желтый огонек как бы расцвел, теплый и домовитый. И опять так же, как возле Межавилков, ей представилась вся картина. Комната испольщика: отец, мать и дети все дома: Осис, растянувшись на кровати, чмокает трубку; Осиене сидит и прядет; Андр принес из Вайнелей какую-то книгу, может быть годовую подшивку журнала «Рота», и читает, так близко склонившись к лампочке, что может волосы спалить; малыши уже заснули, Янка спит в колыбели, посасывая завязанный в тряпочку и размоченный в сладкой воде крендель… Почему этот маленький ей казался таким близким, уж не потому ли, что его хотели назвать Карлом? Карл… словно острым ножом кольнуло в сердце. Отец… мать… Вожжи выскользнули из рук, она вскрикнула резко, с такой невыразимой тоской и отчаянием, что даже ко всему равнодушная серая вздрогнула. Откуда-то из придорожных кустов поднялась куропатка и, хлопая крыльями, улетела во мглу ночи.

3