Земляки по разуму

Рында буркнул благодарно и с опаской огляделся. Больше всего беспокоило то, что он вполне мог промахнуться и оказаться не в своей действительности. Перед ним стояла извечная проблема путешественника по чужим мирам — как узнать, что ты не в своей тарелке? Как известно, интуиция в таких случаях плохой, но все же помощник. И именно она забормотала, что теперь ему век родины не видать. Верить не хотелось, но этому способствовало как злобное выражение лица Самохина, с которым тот смотрел на церковь, так и местный Семен — кретин, размахивающий под дождем руками и орущий в небеса: «Дура, я же тебя люблю, а ты? Что ты делаешь?!»

Василий вздохнул, с трудом подавил в себе желание уронить голову на плечо Уцли-Хруцли и заплакать. Вместо этого он сказал:

— Не знаю как вам, а мне жутко хочется домой…

— А мне не терпится набить святую морду, — процедил Самохин сквозь зубы. — Этого так оставлять нельзя!

— Да ладно тебе, — примирительно произнес вождь. — Горелову сегодня и так досталось по первое число. Вряд ли еще когда-нибудь он позволит себе подобную шутку. Забирай Сеньку и поехали!

— Может, конечно, ты и прав, — Димка хлопнул в ладоши. — Семен, иди сюда!

— Без жены я отсюда не уйду! — отозвался Саньковский и снова обратился к облакам. — Я не хочу жить без тебя!

— Очередной тяжелый случай, — констатировал Самохин и повернулся к Уцли-Хруцли. — Придумай что-нибудь.

Тот пожал плечами и буркнул:

— Разве что сымитировать самоубийство, а?

— Думаешь, что она настолько любит свое тело? — скептически воспринял идею Димка.

— А насколько ты любишь свое? — ответил вопросом на вопрос Уцли-Хруцли. — То-то же! Поверь мне, как космополиту от бренных оболочек, что любое биологически развитое разумное существо ценит свое тело достаточно высоко. Василий, скажи!

Рында, даже не старавшийся прислушиваться к разговору, послушно кивнул. В данный момент его более интересовала, если так можно выразиться, судьба покойника, который в комплекте с бесчувственной вдовой размокал в гробу, не делая никаких попыток оттуда выбраться. Местных гробокопателей давно простыл след и лишь брошенные лопаты напоминали, что они, в отличие от многочисленных легенд, оказались людьми не самого храброго десятка.

— Ладно, — сказал Самохин и направился к выходу из кладбища.

— Ты куда? — удивился Уцли-Хруцли.

— За веревкой для твоей симпатичной шейки. Или, может быть, ты хочешь броситься под колеса моего автомобиля?

— Пожалуй, нет…

Рында сдвинулся с места и пошел к гробу, медленно набирая скорость.

— А ты куда?! — Уцли-Хруцли ухватил его за рукав рубашки.

— Негоже его так оставлять, — кивнул на могилу Василий. — Или у вас это в порядке вещей?

— Да, Инакомыслящий, ты прав — Михалыч такого не заслужил…

Ответ одновременно как внушал подозрения, что эта реальность не так уж далека от привычной действительности, так и размывал почву для них. Рында мысленно перевел дух и постарался сосредоточиться на простых задачах.

Подняв лопаты и вдову, которая уже начала медленно постанывать, они вместе с телом Саньковской быстро закончили обряд захоронения под отрывки из серенад кладбищенского менестреля.

***

Даже завидев среди участников процессии родные и знакомые лица, Мария продолжила вознесение, решив, что оно всем послужит уроком. Ей не было жалко ни вдовы, ни остальных близких покойника. Сейчас она, как никогда, была уверена, что все ею содеянное делается к лучшему, и жалела только об одном — на похоронах не было никого из гороно.

Когда Горелов рванул прочь, разбрасывая вокруг себя людей и клочки одежды, Саньковская ринулась за ним. Ей хотелось довести дело до конца — была у нее такая привычка…

О том, что план удался, Марии сказали выпученные глаза Горелова, когда в них пропали последние проблески разума. Позаботившись, чтобы он побыстрее оказался в обществе себе подобных, Саньковская вернулась на кладбище. Там она пристроилась в тени граба и некоторое время слушала объяснения в любви. Постепенно женский интеллект, разгоряченный победой над чужим разумом, успокоился и пришел к выводу, что муж, в принципе, в точности следует ее указаниям. Вскоре женщина, знакомая с шедеврами мировой литературы, где бытует мнение, что «любовь — это самый большой обман», сменила гнев на милость.

Саньковская покинула убежище и уже готова была дать знать ненаглядному о своем желании вернуться в человеческий облик, как вдруг с ужасом заметила, что ее тело буквально лезет в петлю. Оно забралось на дерево и одной рукой держалось за ветку, а другой поправляло веревку на шее — зрелище, достойное кошмарного сна. Мария в панике бросилась спасать вождя, который не иначе, как спятил, и врезалась в него.

В глазах, которые должны были принадлежать ей, мелькнул животный страх и спустя секунду, когда ослабшая рука отпустила ветку, земля прыгнула под ноги дергающегося тела, но…

— Семен! — в ужасе завопил Самохин, не привыкший к самоубийствам.