Земляничный вор

И я снова достала материну колоду карт. Смерть. Шут. Башня. Перемена. А под ними тройка пик, карта глубочайшей печали. Следом – четверка бубен, сила. Затем я вытаскиваю четверку крестей – это победа. Но чья? Мы обе, Моргана и я, планеты опасные, оказались на одной орбите и неизбежно будем вынуждены столкнуться. Одной из нас хочется оседлать ветер и скакать на нем верхом; вторая хочет заставить ветер умолкнуть. Одна хочет быть дубом с глубокими корнями; вторая – семенами одуванчика. И потому – ради моей дочери, ради меня самой – одной из нас придется уйти.

Телефон рядом с моей кроватью один раз слабо звякнул, точно крошечный колокольчик. Анук. Она, должно быть, до сих пор не легла спать, хотя уже очень поздно. А я была так поглощена чтением истории Нарсиса, что забыла, как всегда, пожелать ей спокойной ночи.

Приезжаю чуть раньше. Одна. В пятницу увидимся. У меня кое-какие новости! А. хх

Интересно, что это за новости? Звучит как грядущая перемена, а в моем мире перемены далеко не всегда вызывают такой восторг, как хотела бы надеяться Анук, мое милое летнее дитя. Перемена вообще часто бывает опасной, а голос перемены слишком сильно напоминает голос ветра.

Я написала:

Конечно, приезжай. Будем ждать в пятницу! ххх

И все же мне было неспокойно и отчего-то хотелось, чтобы Анук придерживалась старого плана. И потом, я очень надеялась, что к приезду Анук Морганы здесь уже не будет. Анук такая доверчивая. И, разумеется, никакой опасности не заметит. И ей наверняка понравится эта пурпурная дверь, которая почти того же цвета, что и ее, Анук, волосы. Она будет очарована Морганой, ее металлическими ступнями, ее альбомами, разнообразием ее вариантов тату. А я не смогу помешать ей слушать этот шепот, это тихое требование…

Найди меня. Почувствуй меня. Следуй за мной.

Сорок восемь часов – не слишком много. Однако я знаю, что нужно сделать. За эти сорок восемь часов нужно переменить направление ветра. Нужно направить наши жизни по иному пути, чтобы не встретиться с жестоким Хураканом. Нужно, чтобы за эти сорок восемь часов Моргана отсюда исчезла, растворилась в воздухе, точно не ко времени выпавший снег. Сперва это кажется безнадежной задачей, ибо на Моргану Дюбуа, похоже, мои убеждения не действуют. Но я знаю кое-кого более восприимчивого. Кое-кого, способного предпринять любые действия, особенно если он поймет, почему ее нельзя здесь больше терпеть. Кстати, он давно уже доказал, что более чем восприимчив к моей магии шоколада.

Попробуй. Испытай меня на вкус. Проверь.

Пока что, правда, Франсис Рейно – вопреки моим на-деждам – так толком и не отреагировал на ту угрозу, которую представляет собой Моргана Дюбуа. Он оказался человеком куда более слабым и толерантным, чем я могла предположить. И проповеди его тоже звучали весьма неубедительно; он говорил больше о Зле как таковом, а не о том специфическом зле, которое воплощено в бизнесе Морганы. Мне это хорошо известно, потому что Каро Клермон весьма пылко этим возмущалась у меня в chocolaterie, выпив чашечку моего особого шоколада.

– Наш месье кюре, похоже, утрачивает контакт с паствой, – презрительно заявила Каро. – Его проповеди практически лишены смысла, а на прошлой неделе во время исповеди я почувствовала, что он совершенно меня не слушает…

Но Рейно – это поистине сердце Ланскне. И его влияние распространяется не только на ту относительно небольшую группу людей, которые регулярно посещают церковь. Если Франсис Рейно на моей стороне, у меня еще есть шанс на победу. Действуя вместе, мы сумели бы обрушить власть Морганы даже за оставшиеся сорок восемь часов. Я, в конце концов, Вианн Роше. И мне известны все его любимые лакомства.

Глава четвертая

Среда, 29 марта

Янник Монтур явно меня избегает. Очевидно, даже такой соблазн, как шоколадный торт, не способен заставить его пойти против матери. Я разочарован, отец мой. Ведь я надеялся, что в самое ближайшее время исчезнувшая папка Нарсиса ко мне вернется. Неужели мальчик солгал? Неужели папка по-прежнему у мадам Монтур?

Всю последнюю неделю я молился, страдал и потел в равных количествах. Я не могу толком ни есть, ни спать, а мои проповеди превратились в нечто невнятное, позорное, отвратительно структурированное и страдающее бесконечными повторами. Вчера, например, я начал проповедь, намереваясь процитировать Левит[34], 19:28: Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен. Я – Бог ваш. А в итоге вместо этого страшно долго рассуждал об отметине Каина[35] и о том, что преступление никогда не изглаживается из памяти и преследует человека даже после смерти.