Земляничный вор

Эта женщина из тату-салона, Моргана Дюбуа, посматривает на меня то ли с сочувствием, то ли с озабоченностью – уж не знаю, связано ли это с содержанием моих убогих проповедей или же она чувствует, что я неспокоен, и хочет понять, в чем дело. Но мне, так или иначе, ее сочувствие совершенно не требуется – как, впрочем, и ничье иное. Единственная отдушина – это мой сад, и я изливаю на усы дикой земляники то мстительное чувство, которое не могу направить на своих мучителей в человечьем обличье.

Оми Маджуби, поскольку она слишком стара, осмеливается, не заботясь о приличиях, высказывать то, на что другие не решаются.

– Что-то вы совсем больным выглядите, месье кюре, – заявила она, проходя мимо и заглянув в мой сад. – Слишком много васвас слушаете! А самосы, испеченные моей маленькой Майей, совсем кушать перестали.

Она была совершенно права. Жаль, что я не мог так ей и сказать. Моя исповедь уж точно не для ее ушей. Если бы я по-прежнему во все это верил, я мог бы сесть в автобус, съездить в Ажен и найти себе другого исповедника. Но ведь ты, отец мой, уже отпустил мне мой грех. Однако же за это время он разросся, как кустики дикой земляники, способные с невероятной скоростью удваивать свое количество. Так, всего одна раковая клетка может породить множество других таких же, и тогда конец. А ведь я уж совсем было поверил, что греха на мне больше нет. Увы, слишком поздно я понял, что ты следовал не завету Господа, а собственному коварному плану. И то отпущение грехов было обманом, а мое покаяние – пустым и бессмысленным. Так кому мне сейчас исповедаться? Неужели отцу Анри Леметру, молодому священнику из соседней деревни? Или, может, нашему епископу, чья любовь к Богу стоит лишь на втором месте после любви ко всяческой канцелярщине? Жертвы моего тогдашнего преступления – Пьеро, по прозвищу Котелок, и его подружка Шупетт – давно мертвы. О них успели забыть даже речные люди. Но само-то преступление никуда не делось. После него осталась такая отметина, которую ничем не сотрешь.

Если б только я мог быть уверен, что Монтуры не прочли исповедь Нарсиса! Если б я мог поверить этому мальчику Яннику, когда он уверял меня, что папка просто исчезла! Я, наверное, счел бы это ответом Господа на мои молитвы. Вот только Он моим мольбам больше не отвечает. Видимо, так и будет молча смотреть, как я умираю.

Сегодня, когда я работал в саду, они прошли мимо – мадам Монтур и Янник в наглухо застегнутом и плохо на нем сидящем костюме; выглядел он так, словно кому-то давал интервью. Я попытался перехватить его взгляд, но он шел рядом с матерью и на меня даже не взглянул. Мадам Монтур оказалась смелее: она специально повернулась и поглядела на меня с торжествующей улыбкой; я обратил внимание, что и она одета скорее для посещения церкви, чем для похода по магазинам. Разумеется, у меня возникло подозрение: уж не в Ажен ли они ездили? Не на свидание ли с солиситором?

Телефонный звонок в офис мадам Мак практически ничего не дал. Ее секретарша, правда, подтвердила, что мадам Монтур к ним приходила, но назвать причину этой встречи отказалась. Возможно, Мишель все же намерена опротестовать завещание. Подобное объяснение – хоть и вполне правдоподобное – отнюдь не прибавляет мне уверенности. О зеленой папке я и спрашивать не стал: не хочу, чтобы стало известно, что папка потеряна. И теперь я пытаюсь убедить себя, что нынешняя позиция мадам Монтур – это, возможно, чистый блеф, попытка заставить меня проговориться, как-то себя выдать, а на самом деле еще есть на-дежда, что папка ко мне вернется. Однако мой внутренний голос звучит что-то не слишком убедительно.

Будь я другим человеком, я, наверное, давно уже обратился бы за советом к Вианн Роше. Но Вианн страшно занята – готовится к приезду дочери, да и магазин ее перед Пасхой всегда полон покупателей. Что же мне делать? Я и так уже каждый вечер выпиваю бокал арманьяка, чтобы хоть как-то уснуть. Но сплю плохо, мне снятся странные сны, и утром я встаю неотдохнувший, с опухшими глазами, исполненный отчаяния. Порой я пытаюсь убедить себя, что это лишь мои домыслы, что в исповеди Нарсиса, вполне возможно, и нет никаких упоминаний о моем преступлении. Но уверенность в том, что они там есть, не исчезает. А иначе зачем он терзал меня словами мой отец, этот убийца?