Земляничный вор

Я понимаю, отец мой: я должен был бы ее избегать. Не думай, что мне невдомек, какое искушение она собой представляет. Однако мои греховные мысли, разумеется, принадлежат мне одному – мой долг и призвание священника запрещают любые фантазии на эту тему. Я, впрочем, надеюсь, что мы с Жозефиной все-таки сможем остаться друзьями. И это, по-моему, будет уже неплохо.

Домой я возвращался мимо нового магазина. Он называется Les Illuminés. Есть в этом названии что-то смутно клерикальное, словно там торгуют похоронными принадлежностями. Но внутри не было ни цветов, ни венков. Только большое кресло и несколько зеркал. Я уговаривал себя, что надо бы зайти и хотя бы поздороваться с новым владельцем, подбодрить его, чтобы тот почувствовал себя более уверенно на новом месте. Ланскне ведь всегда был очень традиционным городком. И к чужакам здесь относятся без особой радости – тем более при столь неблагоприятных обстоятельствах, – так что визит месье кюре обеспечил бы более лояльное отношение к чужаку со стороны наиболее консервативной части населения. Но, проходя мимо витрины, я случайно обратил внимание на то, что в зеркалах, которыми увешаны две противоположные стены зала, отражается человек, сидящий в том огромном кресле.

Нарсис?

Нет, наверное, то была просто игра света, ибо в самом кресле, стоявшем возле окна, никого не оказалось. Однако в зеркале напротив по-прежнему отражался Нарсис – в точности такой, каким он был при жизни. Я повернулся и оглядел площадь, желая понять: вдруг еще кто-то его видел. Но площадь была почти пуста. Да и рядом с витриной никого не было, и внутрь, похоже, никто не заглядывал. Тогда я сам снова туда заглянул, но теперь увидел в зеркале отражение уже не Нарсиса, а Жозефины: она сидела в кресле и улыбалась мне. Вот только в самом кресле по-прежнему никого не было. И потом, я же только что видел Жозефину на поминальном богослужении, и там она была в темно-синем платье, которое обычно надевает на похороны, а в зеркале на ней было клетчатое пальто, которое она не надевала уже несколько лет.

Ну конечно, это игра света, что же еще? Разве могло это быть чем-то иным? Ведь католическая церковь не допускает веры в духов, не так ли, отец мой? И тем не менее я был настолько потрясен, что поспешил прочь, и мне все еще не по себе; такое ощущение, словно начинается мигрень. Как мне мог померещиться там, в этих зеркалах, Нарсис? Я не смог ни читать дальше его исповедь, ни даже выпить только что сваренный кофе и решил: ладно, поработаю в саду, подышу свежим воздухом, заодно и сорняки выполю, а потом, возможно, когда в голове немного прояснится, все-таки схожу в Les Illuminés. Представлюсь новому хозяину – он наверняка окажется либо парикмахером, либо косметологом и станет предлагать за полцены всякие средства для ухода за лицом, – а потом всласть посмеюсь над собственной глупостью и своими мрачными видениями и подозрениями.

Глава одиннадцатая

Суббота, 18 марта

Я приготовила для Розетт горячий шоколад, оставила дверь в chocolaterie открытой. Теперь я была уверена: на той стороне площади творится нечто странное. И дело не в розовой неоновой вывеске, и не в новом названии магазина – Les Illuminés, – и не в том, что дети так и слетаются к его витрине, как пчелы на мед. Дело в том, что я, как ни странно, так и не заметила возле магазина ни одного покупателя, не видела, чтобы туда приезжали фургоны с товарами, оборудованием или рабочими, и мне до сих пор не ясно, чем в этом магазине собираются торговать. Я не могу избавиться от ощущения, что там творится нечто подозрительное.

Прошлой ночью мне впервые за много месяцев приснилась Зози де л’Альба с ее прямым пристальным взглядом, ее неистребимым обаянием, с ее леденцовыми туфельками, каблучки которых цокают по булыжной мостовой. Но стоило мне увидеть во сне Зози, как вдруг снова налетел тот ветер – тот игривый ветер, что так возбуждает нас обеих и провоцирует Розетт совершать то, что мы называем ее маленькими Случайностями.

Хотя, разумеется, Случайности эти отнюдь не случайны. Они повторяются циклично, как и сам этот ветер, и так же, как он, определяют направление «главного удара». Кто-то умирает в Ланскне, на площади появляется новый магазин, а у Розетт – новый приятель; всё это признаки Перемены. Они столь же определенны, как та карта из колоды моей матери – с башней, в которую ударила молния. И мир вокруг меня словно сразу превратился в некий зловещий лес, полный предзнаменований и таинственных знаков. Смерть. Шут. Башня. Перемена. И между ними тот ветер, что заставляет нас смеяться и танцевать; тот ветер, на котором Розетт способна летать верхом, как птица; тот ветер, что приносит ураган.