Я добрался примерно до середины манускрипта и, наверное, почитал бы еще, но тут в мою дверь кто-то громко постучал. Оказалось, это Мишель Монтур, и по выражению ее лица я сразу догадался, что она пришла жаловаться.
– Отец мой, – начала она, – к сожалению, мне пришлось пропустить воскресную мессу. Но у меня состоялся разговор с Вианн Роше.
– Я полагаю, у вас сейчас вообще очень много дел, – сказал я, надеясь, что она подтвердит мое предположение.
– Нет, что вы, отец мой, – тут же возразила Мишель, – для вас у меня всегда время найдется!
Ну, вот все само собой и решилось, и я, проявив чуть теплое гостеприимство, пригласил ее войти.
– Присядьте, пожалуйста, – сказал я. – А я сейчас кофе сварю.
Распространяя сильный запах гардении, она уселась в гостиной и, разумеется, тут же заметила зеленую папку.
– Вы ведь исповедь отца читаете, не так ли? – Она, прищурившись, вглядывалась в неразборчиво написанные строки, очевидно пытаясь обнаружить там хотя бы упоминание своего имени, и я подумал: вряд ли ты его там обнаружишь! Во всяком случае, до сих пор речь там шла исключительно о далеком прошлом.
Я демонстративно захлопнул папку, заметив:
– Боюсь, это сугубо конфиденциально. – И, сунув папку под мышку, пошел варить кофе. Если бы я оставил папку в гостиной, Мишель наверняка снова сунула бы туда свой нос. Такие вечно суют нос куда не следует.
Она, конечно же, потащилась за мной на кухню – вместе со своим проклятым запахом гардении! – и принялась жаловаться:
– Эта женщина просто невозможна! Впрочем, чего-то подобного и следовало ожидать.
– Какая женщина? – рассеянно спросил я, думая о том, что, может быть, Мишель не захочет ни сахару, ни сливок.
– Вианн Роше, разумеется! – с некоторым раздражением сказала она и прибавила: – Мне, пожалуйста, два кусочка сахара и немного сливок, отец мой. – Похоже, ей было прекрасно известно, что у меня в доме нет ни того ни другого. Я сунул руку в карман куртки и, к счастью, обнаружил там два кусочка сахара в обертке, которые захватил с собой из кафе Жозефины. Сам я сахар не употребляю, но иногда, когда бываю в Маро, прихватываю его для маленькой Майи, которая любит угощать сахаром лошадей.
– Боюсь, вам придется обойтись молоком, – извинился я.
– Разумеется, отец мой. Все-таки Великий пост. – Эта Мишель Монтур уже начинала меня бесить. Было же ясно, что плевать ей и на Великий пост, и на меня; она сюда явилась исключительно для того, чтобы пожаловаться на Вианн Роше, на Розетт и особенно на то, что Вианн отказывается даже обсуждать с Розетт завещание Нарсиса.
– Не понимаю, почему она так упрямится, – возмущалась Мишель. – Разве можно нормально зарабатывать, торгуя в этой крошечной нелепой лавчонке! Казалось бы, она должна была просто ухватиться за возможность получить хотя бы небольшой куш.
Пожав плечами, я высказал предположение:
– Возможно, она считает, что эта земля ей не принадлежит, а значит, она и права не имеет ее продавать?
– Но ведь это же ни в какие ворота не лезет! – возразила Мишель. – Ее девочка совершенно не способна нести ответственность за доставшийся ей кусок земли.
Я молча пил кофе, думая, что у Нарсиса наверняка имелась определенная причина оставить дубовую рощу именно Розетт.
– А ведь я ей кругленькую сумму предложила! – сварливым тоном продолжала Мишель. – И могу сделать только один вывод: она уверена, что со временем цена на этот лес станет существенно выше. Или, может, она считает, что там сокровище зарыто?
И она рассмеялась на редкость противным, визгливым смехом, а мне вдруг пришла в голову мысль: как часто лжецы невольно признаются в том, что было на самом деле, пытаясь доказать противоположное.
– Давайте говорить серьезно, отец мой, – заявила Мишель и перестала смеяться. – На что, собственно, рассчитывал мой отец? Неужели ему не приходило в голову, что всем покажется, будто в его завещании скрыта некая тайна?
– Может, и имеется, – сказал я с легким оттенком злорадства. – Нарсис ведь был…
– Человеком сложным, – подхватила Мишель. – Да, он был очень сложным человеком. Никто не знает, сколько усилий мы приложили, чтобы как-то его смягчить, но он никогда…
– Но я хотел сказать, что он был своего рода