Земная кровь

Он вдруг услышал игру фонтана, мелодичный звук серебряных водных струй. Затем в звенящую тишину ворвался зов рожка, настойчиво набирающий свою звуковую высоту и силу, словно только для того, чтобы разомкнуть старые замки запертой памяти Роуна. В пронзительный зов рожка мягкой дисгармонией вплелась струнная музыка. Она то внезапно исчезала, то возвращалась в чуть иной вариации. А теперь рожок бросал ей вызов, неожиданно подхватив струнную мелодию. К их дуэту присоединился далекий колеблющийся звук, пробудивший в душе Роуна острое щемящее чувство, пронзившее все его существо. В конце концов оно прорвалось наружу его горькими слезами по старым, потерянным, но таким прекрасным и бесконечно дорогим вещам… Которых, может быть, никогда у него и не было?..

Толстая пчела, прожужжав, приглушенно загудела в цветке в поисках нектара. С материнской заботой цветок распахнул перед ней свои лепестки, и вскоре, вся покрытая желтой пыльцой, она горделиво полетела прочь.

Роун рассмеялся. Его тоска рассеялась.

Музыка тоже засмеялась. И маленькая флейта захихикала, поддразнивая и убегая прочь, словно приглашая последовать за собой.

И, подчинившись, Роун двинулся вслед за звуком.

Раскинувшись на огромном пространстве, парк утопал в букете ароматов всевозможных цветов. Он манил голубым озером, на водной глади которого, слегка покачиваясь, белели нежные цветы и стройные длинношеие птицы. Едва Роун ступил на берег, они доверчиво к нему поплыли, словно легкие белые лодочки.

От озера Роун повернул в заросли, туда, где виноградные лозы со сладкими ягодами образовывал и целые беседки. Он миновал солнечные склоны, покрытые колышущимися на ветру трапами, тенистую рощицу, порядком заросшую мхом, и попал в темный туннель кустов, который внезапно вырывался на солнечную поляну.

Роун ступил на широкий тротуар из камня-плитняка, протянувшийся вдоль пенящихся фонтанов до террасы с колоннадой. Над террасой возвышался узорчатый свод каменной кладки. Вся архитектура дома привлекала изяществом и воздушностью.

Почувствовав жажду, Роун зачерпнул ладонью спокойную, гладкую воду. Она пахла солнцем и приятно пенилась во рту.

Но вода здесь была не для каких-то утилитарных целей, даже не для питья, — она просто извергалась в воздух, чтобы потом опять упасть водоем. И это нравилось Роуну — только могущественная цивилизация могла позволить себе вздымать целые потоки воды лишь ради удовольствия наблюдать за ее искрящимися разноцветными брызгами.

Он поднялся по широким, пологим ступенькам в воздушное здание, которое оказал — ось таким же прочным и надежным, как само его время. Мраморный пол внутри был разукрашен причудливыми разноцветными узорами, разбросанными вплоть до пандуса, примыкающего к колоннаде слева.

Роун решил по нему подняться.

Дом состоял из целого лабиринта комнат, содержавшихся в идеальной чистоте. Воздушные фильтры чуть шелестели, двери беззвучно отворялись при его появлении, лампы вспыхивали, приветствуя его, и гасли, прощаясь. На полированных столиках стояли необычные по форме вещи из дерева, металла и стекла. Роун брал каждую и пытался догадаться о ее предназначении. Одна, из нефрита, слегка нагрелась в его руке и ничем другим себя не проявила. Роун осторожно положил ее на место и пошел дальше. Он оказался в комнате среди развешанных на стенах картин. Одна из них приковала к себе все его внимание. Изображенные на ней голубые разводы буквально гипнотизировали своими замысловатыми переплетениями и цветовой гаммой. Они завораживали его так же, как музыка, которую он недавно слышал в парке. Всякий раз, как только он снова возвращался к этой картине, она представала перед ним словно обновленной, пробуждая новые ощущения и новые мысли. Он так долго и пристально рассматривал ее, что в конечном счете перестал замечать ее цвет, ее линии, полностью уйдя в себя. Пробудил его от этого состояния луч позднего солнца, через высокое окно падающий ему прямо в глаза.

Другие картины были либо наподобие голубой, либо выступали прямо из стен или представляли собой источник света, зависавшего в воздухе. А некоторые, как понял Роун, изображали места обитания и дома землян. И самых людей? Но Роун в этом не был уверен — фигуры были такими маленькими и далекими, что трудно было что-либо разобрать. Ни на одном полотне он так и не сумел отыскать портрет человека. А как раз больше всего Роуну хотелось увидеть именно изображение своих предков.

Он двинулся дальше, прямо сквозь туманную световую картину в центре одной из комнат. Все это — для чего оно? Только лишь для того, чтобы смотреть и получать удовольствие?

Ему казалось, что он постиг сущность людей, их стремление окружать себя красотой. Роун почувствовал свое родство с таким земным миром. Он знал, как смотреть картины и что такое — получать удовольствие от музыки.