Земная оболочка

Роб сжал сухую жесткую руку Грейнджера и улыбнулся. — Кушать подано! — сказал он с почтительным поклоном.

19

После завтрака, пока Ева укладывала вещи Хатча, Роб пошел к Кеннерли, жившему метрах в трехстах. Автомобиль его тетки Блант (единственной женщины в семье, умевшей водить машину) уже не стоял около дома, грузовичка Кеннерли тоже нигде не было видно, и когда Роб, стукнув дважды в затянутую сеткой дверь парадного входа, вошел, никто не вышел ему навстречу — в холле было темно и прохладно, на стенах висели картины Блант: заросли кизила, молящийся индеец, архангел Гавриил, спускающийся с небес с лилией в руке. Роб громко позвал: — Аврелия! (так звали кухарку — издалека, из кухни, доносилось ее пение — неизменные псалмы).

Ответа не было.

— Есть тут кто-нибудь?

— Старый дядюшка тебя устроит? — В гостиной оказался Кеннерли. Он говорил, что уедет с рассветом осматривать промысловые леса.

Роб пошел к нему. Кеннерли сидел, уткнув нос в газету. — Я был уверен, что ты будешь к этому времени весь покрыт клещами.

— Я тоже так думал вчера, но потом посчитал за лучшее дождаться тебя.

Роб засмеялся. — Я, по-моему, еще не выпил ни капли твоей крови.

Кеннерли протянул ему руку. — Пей на здоровье, — сказал он. — Что уж от остальных отставать. Может, тебе на пользу пойдет.

Роб уселся на низенькую скамеечку неподалеку от дяди. — Прости, что оторвал тебя от дела, — сказал он. — Я думал, ты просто оставишь Блант талоны на бензин.

— Я так и хотел, но потом встретил Торна и решил повидать тебя, послушать, что ты скажешь.

Роб кивнул. — Как угодно. — Но в объяснения не пустился.

— Ты хочешь вернуться домой?

— Хочу зарабатывать на хлеб; я остался без работы.

— Почему так? — спросил Кеннерли.

— Торн же сказал тебе?

— Нет, и я не стал спрашивать.

— Тогда не спрашивай и меня, пожалуйста, — сказал Роб. — Время я пережил скверное, но зла никому не причинил, а теперь хочу найти работу поблизости от родного гнезда.

Кеннерли кивнул. — Одно только скажи мне — ты не попортил какую-нибудь девчонку, а?

Роб улыбнулся. — Не путай меня с Форрестом Мейфилдом, — я Роб!

— Его сын.

— Совершенно верно, его сын, который очень его оплакивал. Даже пропустил школу, оплакивая его. Мы, черные ребята, уж оплакиваем, так оплакиваем, не то что вы, белые. У нас сердца кровью исходят от переживаний: и уж если выпадает случай поплакать, мы его не упустим.

Шутливый тон подействовал на Кеннерли. Он переменил разговор. — Ты приводишь в порядок наследственные дела?

— Наследства, собственно, нет, — сказал Роб. — Домик неподалеку от негритянской слободы и кипы бумаг.

— Он оставил все тебе?

— Завещания нет.

— Тогда частично это пойдет твоей матери. По закону она его вдова, единственная. Что говорит по этому поводу закон Виргинии?

— А нужно ли ей это? — спросил Роб. — Скажи мне со всей определенностью: имеют ли для нее сейчас какое-то значение несколько тысяч долларов?

Кеннерли покачал головой. — Она вполне обеспечена. Отец хорошо ее обеспечил. Но если что-то принадлежит ей по праву, то отчего нет?

— Тогда будем считать, что по праву это ей не принадлежит, — сказал Роб. — Несправедливо, если она получит от него хотя бы одну копейку. Ты же живой свидетель. Она свою жизнь сама выбрала.

— Не она, а наш отец.

— Но она согласилась на нее с улыбкой на устах. Дом должен отойти Хэтти: он когда-то принадлежал ее отцу, и экономке Форреста: она его заработала за сорок с лишним лет.

— Так отдай его ей, — сказал Кеннерли. — Ева к нему и близко не подойдет. Значит, ты возвращаешься сюда?

— Торн сказал, что это возможно?

— Да.

— А ты как считаешь?

— Роб, ты еще ни разу в жизни не последовал ни одному моему совету. Что же я буду зря воздух сотрясать?

— Нет, ты скажи, — настаивал Роб. — Ты хорошо знаешь меня. Так скажи мне сейчас свое мнение.

— Ты всего лишь незначительная часть того, что я знаю, — сказал Кеннерли. — Да, конечно, я наблюдал за тобой, но не потому, что это был ты. Просто ты находился в поло моего зрения; я наблюдаю за всеми членами нашей семьи.

— Так скажи мне эту незначительную часть.

— А ты воспользуешься тем, что я тебе скажу?

— Если смогу.

— Вернись к жизни, — сказал Кеннерли, ни на минуту не задумываясь.

— Прости?

— Вернись к жизни!

Роб подумал, крепко зажмурил глаза, протянул вперед руки и снова открыл, весело смотря на дядю. — Гляди, ожил! — сказал он. — Вот пощупай руку, сам убедишься.

— Нет, ты спишь, — сказал Кеннерли, — лежишь в постели и спишь, вот уже сорок первый год.

— И что же я вижу во сне? — спросил Роб.

— Идеальный покой. Тебе хочется счастливой жизни. Мечтать об этом можно до бесконечности.

Роб подождал, чтобы улеглось раздражение. — А когда проснулся ты?

И снова у Кеннерли был готов ответ. — Когда умерла мать; мне было тогда восемнадцать лет.

— А о чем ты мечтал?

— О том же, о чем и ты. Об этом все мечтают. Помогает остаться молодым до самой старости.

— Итак, ты проснулся — и что же ты увидел?

— Что больно долго ждать придется, вся жизнь так в ожидании и пройдет.

— В ожидании чего? — спросил Роб.