Земная оболочка

— О Рейчел. О твоей матери. Она была моложе меня, но оставила меня далеко позади в погоне за мечтой. Уже почти отчаялась, когда я возник на ее пути.

Хатч сказал: — Ты все о телах говоришь, всего лишь о слиянии тел? И ты до сих пор видишь в этом что-то хорошее? А ведь это убило маму.

Роб перекатился на бок, чтобы посмотреть на Хатча. Окно было за его спиной; при тусклом — из-за затемнения — свете уличных фонарей ему видно было лишь четкое очертание его бедра — во всяком случае, он лежал лицом к Робу и, казалось, ждал ответа. Роб сказал: — Да! — но больше ничего прибавить не смог — ни слов, ни слез, одна пустота. Этим исчерпывались его познания. Жалкий дар, который ему хотелось растянуть надолго, оказался израсходованным. Четырнадцатилетний мальчишка сбил его с толку меньше чем за пять минут. Он быстро сел, сам не зная, что делать дальше. Может, пойти пройтись?

Хатч сказал: — Никто тебя не винит.

— И на том спасибо, — сказал Роб. Он подошел к стулу, нашарил свою одежду, натянул брюки.

— Ты уходишь? — спросил Хатч.

— Ненадолго, — ответил Роб.

— Мне остаться?

— Да, подожди.

— Сколько?

— Пока я не велю тебе перестать ждать. — Голос звучал спокойно, но фигура выдавала, что он больно задет. Он пошел в ванную и закрыл за собой тонкую дверь.

Хатч встал, зажег свет и тоже оделся. Когда отец вошел в комнату, Хатч стоял у открытого чемодана.

— Ты уходишь? — спросил Роб.

— Да, папа.

— Куда?

— Сперва на автобусную станцию. — Хатч стоял к нему спиной. Он уже достал из чемодана курточку и укладывал туда свою книгу «Швейцарский Робинзон».

— А деньги у тебя есть?

— Мне бабушка дала немного.

— Ты к ней поедешь?

— Может, сперва в Гошен.

Роб подошел и остановился позади него в двух шагах. — В Гошене нет ничего, кроме молодой женщины, глубоко зарытой в землю, обращающейся там в прах.

Хатч кивнул. — Вероятно. — Он защелкнул чемодан и повернулся к отцу, бледный от решимости, искаженный отвращением. — Все больше, чем здесь.

Роб размахнулся и ударил его — удар пришелся по левому уху и шее; не успело еще застывшее от шока лицо отреагировать на удар, как Роб уже сказал себе: «Второй раз!» — второй раз в жизни он причинил непоправимое зло — Рейчел и теперь ее сыну. В меткости ему отказать было нельзя.

Но Хатч, поборов удивление и боль, сказал: — Ведь ты же обещал остаться.

— Где?

— Со мной. Роб, я ждал. С пятилетнего возраста я ждал, что ты вернешься и заберешь меня к себе, найдешь место, где мы будем с тобой вместе. Ты совершенно определенно обещал мне это в день отъезда в Роли. И Грейнджер слышал; мне это не приснилось. Ты сказал: «Оставайся здесь с Евой и Риной, поживи с ними немного, только до школы. А потом мы будем вместе и заживем на славу». И что же? Я прожил девять лет в общество старых бабушек, которые не давали мне дохнуть, ты же тем временем развлекался. Теперь ты говоришь, что вернешься в Фонтейн. Меня там не будет, чтобы встретить тебя с распростертыми объятиями.

Роб усмехнулся. — А где тебя искать? На случай, если я захочу поздравить тебя с праздником или известить о чьих-нибудь похоронах. — Он дотронулся до горячего плеча, которое сжалось от его прикосновения, затем высвободилось и отстранилось.

Хатч снова открыл чемодан и сунул в него руку. Вытащил небольшой конверт и подал его Робу. Затем подошел к окну и стал вглядываться в темноту.

Роб не спеша разглядывал конверт. На штемпеле значилось «Гошен, май текущего года». Адрес: Мастеру Рейвену Хатчинсу Мейфилду, Фонтейн, Северная Каролина. Внутри лежал листок линованой бумаги.

18 мая 1944 г.

Дорогой Рейвен!

Знаю, что на днях был день твоего рождения, и поскольку я прочел недавно в какой-то газете, что второй твой дед сошел в могилу, то я подумал, что тебе, может, будет приятно, если твой последний оставшийся в живых предок объявится и пожелает тебе долгих и счастливых лет жизни.

Счастливых лет!

Приезжай навестить меня, если у тебя вдруг возникнет такое желание. Я живу почти в полном одиночестве.

Отец Рейчел —

Рейвен Хатчинс.

Роб спросил: — Что сказала на это Ева?

Хатч подошел к своей кровати и сел. — Она и не знает про письмо. Сильви отдала его прямо мне.

— Ты показывал его Сильви?

— Нет.

— А Грейнджеру?

— Нет, папа. Я хотел дождаться нашей поездки.

Роб подошел к чемодану и положил письмо поверх вещей. — Он когда-нибудь писал тебе прежде?

— Один раз на рождество, когда мне было пять лет, написала мать Рейчел — просто открытка и на ней одно слово «целую!». Ева показала мне ее. А он никогда, но я его помню.

— Откуда?

— Я только его и помню. Сколько мне было — три года, четыре? Когда ты возил меня туда, перед тем как мы поехали в Фонтейн.