Земная оболочка

За ужином и до него они почти не разговаривали (войдя в дом, она сказала Хатчу: «Поднимись наверх в свою комнату. Умойся, полежи. Когда все будет готово, я тебя позову». Он поднялся по незнакомой лестнице и увидел комнату с открытой дверью, которая, как ему показалось, не могла принадлежать Хэт; умылся теплой водой из кувшина, стоявшего рядом с белым фаянсовым тазом, а потом лег на кровать, на которой был зачат его отец, и проспал целый час, погасив немного тяжелую задолженность прошлой ночи, и только тут Хэтти позвала: «Можно есть, если ты готов»), но едва они покончили с печеными яйцами, овощами и печеньем, Хэт сказала: — Ну, а теперь расскажи мне, как сошла твоя поездка.

Хатч еще ни разу не упомянул имени Роба — она не спросила о нем — и не мог заставить себя произнести его сейчас. Он сказал: — Всюду битком набито, полно солдат, почти всю дорогу ехал стоя; ну да это ничего. Я очень рад отдохнуть у вас.

Хэт сказала: — Ну, конечно. — Она то и дело умолкала, но это не мешало ей широко улыбаться каждый раз, когда он ловил украдкой брошенный на него взгляд. Сейчас она улыбалась. — Прогулка пошла тебе на пользу.

Хатч решил, что она говорит о том, что ему пришлось идти в гору.

— Вы правы, — сказал он. — Я не привык к горам.

— Уж будто бы! — возразила она.

Хатч понял, что она приняла его за кого-то другого. Он назвался ее племянником, насколько ему было известно, других у нее не имелось, — хотя, собственно, он ее внучатый племянник. Вот она и подумала, что перед ней Роб. Неужели она совсем из ума выжила? С виду она чистенькая, ухоженная, ни намека на въедливый стариковский запах — запах жженого пера, грязи и запустения, так часто сопровождающий (по его наблюдениям) стариков, доживающих в одиночестве свою жизнь. Но не поправлять же ее: «Да вы что, я же гораздо моложе; я — Хатчинс Мейфилд». Все равно, хуже вчерашнего быть не может. Ни одно сообщение о фронте, ни одна фотография замученных детей — а он видел сотни их — не подействовали на него так удручающе. В глубине души он сознавал, что прошел вчера окончательное испытание и что теперь ему уже ничего не страшно. Можно спокойно сидеть и слушать ее. Улыбнувшись Хэт, он сказал: — Что ж, кое-что из этой прогулки я вынес.

— К примеру?

— Ну, например, понял, что теперь меня больше никто никогда не обидит.

— А что, пробовали?

— Да.

— Кто же?

— Да мало ли кто. Наговорят всякого…

— Сиротой тебя называли?

— Да… ну, что я один.

Хэт сидела напротив него, по другую сторону квадратного стола. Неожиданно она нагнулась и взяла его за левую руку, лежавшую на чистой скатерти. — Знаешь такое слово — «врун»? — у нее даже лицо разгладилось, с таким напором задала она этот вопрос.

— Знаю, только я не…

— А раз знаешь, так и употребляй, — сказала она и снова откинулась на спинку стула. — Слова существуют для того, чтобы их употребляли; только они тебе и останутся, когда все остальное откажет — когда глаза и руки откажут. У меня одни слова, пожалуй, и остались.

— Как его употреблять? — спросил Хатч.

— Каждому в лицо говори, кто посмеет сказать, что в тебе не заботятся, что тебя не любят, как кровное дитя. Скажи такому человеку, что он врун, врун и больше ничего. — Она так и светилась от сознания своей правоты, но сидела по-прежнему неподвижно, положив руки на стол по обе стороны тарелки, словно охраняя ее (она и половины не съела).

— Но кто же? — спросил Хатч. — Кто заботится? — Он почувствовал — впервые в жизни совершенно отчетливо, — что играет двойную роль, серьезную и комическую, роль своей тетки и свою. Она принимала его за кого-то другого; он не стал разуверять ее. Но самому ему, поскольку он понял ее ошибку, ужасно захотелось использовать ее с целью маскировки в той новой жизни, в которую он вступил сегодня на рассвете.

Хэт довольно долго сидела молча, прямая и неподвижная, не глядя на него. Хатч решил, что мысли ее опять смешались. Ничего подобного: она просто не могла прийти в себя от его вопроса — как он мог задать его? Погодя она сказала, не поднимая глаз:

— А что, если Хэтти? Предположи, что Хэтти. И посмотри, каково это тебе покажется.

Он кивнул. — Попробую, — а сам чуть заметно улыбнулся.