Земная твердь

Вырубка, на которой поставлена изба лесника, сейчас, в вечернюю пору, похожа на большую чашу, налитую вязким белым туманом и ползущим по траве дымом от костра. Где-то неподалеку слышно пугающее: у-у-у-ух — это филин. Не люблю я эту птицу: ее приглушенное уханье напоминает отдельные звуки набата. Мимо меня из стороны в сторону или снизу вверх проносятся шустрые существа. В потемках не разберу: не то летучие мыши, не то ночные птицы. Возле дома горит костер. От костра поднимается человек и, заслоняясь ладонью от дыма и света, глядит в мою сторону. По согбенной фигуре узнаю Филимона.

Ко мне бросаются его собаки, Бобик и Лапка. Лапка, видимо, поприветствовала хозяина и теперь ждет от меня вознаграждения за свой дневной труд. Собака знает что птичьи потроха, головы, лапки законно принадлежат ей. Бобик, большой серый пес с откушенным правым ухом, нехотя взлайнул и начал обнюхивать меня.

Я бросаю прямо на траву ружье, сетку и обнимаю старика. Какое-то время, оба взволнованные встречей, стоим, глядим друг на друга и молчим. Потом старик растроганно говорит:

— А я днями уже вспоминал тебя: где-то, говорю, не идет наш Иван. Забыл нас али другое что, может.

— Работа, Филимон Денисыч.

— Работа, — протянул старик и к чему-то повторил: — Работа. А то как. Позавчера мне тоже с самолета писульку бросили: дым-де видели в сограх. Я тут же собрался и — ступай. Два дня рыскал. Сам знаешь, сушь — тайга что порох.

— И как?

— Да ничего. Был там, где будто они огонь-то приметили, ходил до Рябовской заимки — слава богу, ничего нету. Да мы что тут стоим. Пойдем в избу, — засуетился вдруг хозяин и подхватил меня под руку.

— Может, посидим у костра, — предложил я.

— Воля твоя, можно и у огонька. Только мошкара одолеет. Ночи пошли прохладные, а ее не валит, будь она неладная. Ведь посмотреть не на что, а не колеет.

Старик опустился на валявшуюся тут колоду. Подправил костер палкой. Из огня вырвало сноп искр и метнуло на Лапку, собака нехотя поднялась и чихнула, отошла, с неудовольствием глядя на хозяина.

— Садись вот сюда, от дыма. Ну-ка, Бобик!.. Ишь, развалился. Иди сюда, тебе везде место: не работу робить.

Согнав собаку, Филимон закричал, повернувшись к дому:

— Мать, забери-ка у гостя пичужек. (Старик всякую дичь называл одним словом «пичужки».)

— Ого, а глухаря ты матерого залобанил. Вот таких-то я люблю.

— И я тоже.

Мы рассмеялись.

— Вот и снова ты в лесу, — говорил Филимон Денисович и улыбнулся прищуром глаз, глядя на меня. — Небось разлюбил лес-то после своего города. Ведь там у вас народ, машины — веселье. А у нас что, лес и лес, да небо вот с овчинку.

— Да как сказать, Филимон Денисыч. Везде хорошо по-своему.

— Во-во. Нынче весной был у нас в районе слет охотников, и меня туда пригласили как старого лесника, дали мне в премию ружьецо. Потом я походил по городу, посмотрел — понравилось. Но устал — ноги хоть отруби. Ишь, отвык я ходить по твердой дороге, а там все асфальт да камни. Чисто, конечно, опрятно… А в тайге лучше.

— А город все-таки понравился?

— А как же, почему не понравиться.

— Вот и я так, Филимон Денисыч, и город люблю, и тайгу не забываю.

— Это тебе с кровью передалось. Отец твой, покойна головушка, как придет, бывало, ко мне и одичает. Глаза округлит — и в лес. Целый день хожу с ним, бывало, слова не добьюсь. А как увидит Березовый гребень, ложится и говорит: «Люблю, говорит, Филимон, березу. Так и тянет она меня к себе». Да, хороший был мужик, а охотиться не умел. Уйдем с ним за рябчиками, слышу, пальнет раз-другой — и смолк. Возвращаюсь к Березовому гребню, а он лежит под березой и в небо глядит…

К костру подошла Анна Еремеевна, жена лесника, рослая и грузная старуха, в длинной юбке, подвязанной под большими грудями. У ней тяжелое лицо с маленьким подбородком и маленькими глазками.

— Так-то ты, старый, привечаешь гостя, — беззлобно напустилась она на мужа. — Парень из лесу, кормить его надо, а ты с балясами к нему. Нетто это дело. Пойдем, Ваня. Ты же его знаешь: его хлебом не корми, дай побалясничать.

Филимон молчит, виновато поглядывает на меня, мягко, одним прищуром глаз улыбается: извини вроде.

Переглядываемся, идем следом за хозяйкой во двор. Обгоняя нас, бегут собаки, за подворотней нас встречает маленький, круглый щенок. Спотыкаясь и перевертываясь, он катится за Лапкой, а она ему ноль внимания. Из открытых дверей хлева, перегороженных поперек палкой, в нашу сторону глядит корова, сладко жуя. Через весь двор протянута суровая нитка с нанизанными на нее грибами.

Гости в избе лесника редки, поэтому Филимон и жена его принимают их с большим радушием. На стене хлева висит старинный медный умывальник. Анна Еремеевна предусмотрительно наполнила его до краев подогретой водой, на крышку, в жестянку-мыльницу, положила кусок душистого мыла; рядом висит свежее полотенце.

Пока я умываюсь, Филимон Денисович разулся и босиком прохаживается по крыльцу. Собаки, видя, что хозяин отдыхает, вальнулись на мосточек. Откинув голову, вытянув ноги и хвост, отдыхают тоже.