Земная твердь

— Вот что, Крюк, — сказал наконец Петруха. — Я тебе задолжал за жратву и все прочее. Деньги будут — отдам. За мной не пропадет. Воровать я с тобой не пойду. Понял? Да, не тянет. Встреч со мной не ищи. Надо будет — сам найду. Тоже понял?

— А куда же ты?

— Не твое дело.

Петруха по шатким сходням сошел на берег. Крюк, помешкав, побежал следом. Они поднялись в город и зашагали рядом: один узкоплечий, с длинными руками и на длинных полусогнутых ногах; другой сбит прочно, и в каждом движении — чуткая сила. На углу Садовой улицы и Главного проспекта Петруха остановился и, срезав Геньку решительным взглядом, отрубил:

— Ты, Крюк, отвяжись. Я твоего дыхания слышать не могу.

XVII

Давным-давно не встречались они. А ведь не так уж велик Карагай, встретились бы, наверно, и раньше, да Генька Крюк был в заключении.

Петруха забыл уже долговязого парня с расхлябанной походкой, как случай снова свел их. И произошло это в необычных условиях.

В десятом классе учеба у Петьки пошла совсем плохо. А когда вскрылась Кама и на берегах ее забурлила, захороводила шумная жизнь, он почти целиком отдал себя этой жизни. Сближаясь с пристанским людом, Петруха все ласковей грел мысль — бросить школу.

Начал он с того, что пропустил день, через день — еще день. А там пошло, и пропускам был потерян счет.

Как-то утром после многих прогулов он пошел в школу и по пути догнал своего одноклассника Горку Малых, прозванного ребятами Восклицательным знаком, очевидно, за то, что парень всегда восхищался, широко открывая рот и округляя глаза.

— О, Петруха! Откуда ты? Ты разве ничего не знаешь? Как же ты не знаешь? Вчера был педсовет, и тебя должны были исключить из школы.

— Дай слово.

— Да об этом все знают.

— Ну, что ж, плакать не станем. Пока, Восклицательный знак.

— Стой. Куда же ты?

Но Петруха уже шагал в противоположную сторону от школы.

Желая до конца стоять на своем, парень будто и готовил Зое Яковлевне провал в школе, но, когда это случилось, его охватило недоумение: а что же дальше? Куда теперь?

Размышляя, Петруха не заметил, как пришел на пристань и сел там на штабеля шифера.

В тот же день в Карагайском грузовом порту, у самого причала, затонула большегрузная баржа с тремя тракторами и трансформатором. Петруха, оказавшись на месте аварии, мигом забыл о своем горе. Он с увлечением принялся таскать к причалу бревна и тес для помоста, помогал пилить и приколачивать плахи. Когда поставили раму для блоков, без когтей залез по вертикальному столбу наверх, поднял туда на веревке трос и уложил его в полукруглых желобах блоков.

В Каме еще не спали паводковые воды. Взбаламученная река коловоротами и крутыми струями неслась в низовья, с журчанием лизала пенным языком смоленые бока барж и лодок, билась о железо обшивки катеров.

На пристани понимали, что затонувшие машины нужно поднять быстро — иначе река захватит их в крепкий плен движущегося песка.

Аварийная команда работала по горло в холодной воде, но это, казалось, только кипятило и будоражило людей. Ухая и ругаясь, они энергично отбивались от воды, обвязывая машины стальным тросом. Иногда они выскакивали на берег и, шлепая мокрой одеждой, с задорным кряканьем плясали возле костра, засыпая огонь тяжелыми брызгами.

— Поддай, Петруха! Дуй до горы, — кричали они, и парень бросал в костер новую охапку щепья разбитых ящиков и каких-то древесных обломков, залитых гудроном. Пламя металось, норовя лизнуть людей гибким языком.

Несколько раз Петруха раздевался и тоже прыгал в воду. Ему было холодно, но, глядя на рабочих, он забывал о себе. Когда над водой показался трансформатор, Петруха яростно вцепился руками в его тяжелую черную тушу. Рядом с его напрягшимися пальцами лежали чьи-то узловатые рабочие пальцы. На одном из них, большом, был сбит ноготь.

Петруха переживал такое чувство, как будто его пригласили на большой праздник и, не спрашивая, кто он и чей, посадили рядом с собой, рядом со всеми гостями.

Он тащил новую охапку дров к костру, когда сзади подошел и взял его за плечо ночной сторож у барж, бородач лет пятидесяти, с красным носом на опухшем лице, по кличке Долдон:

— Ты опять тут? Марш отсюда. И быстро.

Кто-то из рабочих громко запротестовал:

— Ты не прискребайся к парню, слышь?

— Он тут у дела, — поддержал второй.

— Знаю его дело, — на всю пристань заблажил Долдон. — Он будто и работает, а сам глаз вострит, где что плохо лежит. Я тут за все в ответе. Чего гляделки-то остаканил? Марш — говорю.

Петруха в сердцах швырнул дрова на камни мостовой и медленно пошел к воротам порта, а сзади плелся Долдон и облаивал его голосом старой охрипшей собаки:

— Варнаком тебя кличут. Варнак ты и есть. Проваливай, шпана.

Последние слова плевком с нечистых губ пали в душу парня. Скрипнув зубами, Петруха повернулся и шагнул на Долдона. Тот попятился и стал снимать с плеча винтовку. А Петруха, вдруг подскочив к сторожу, вырвал из его рук винтовку и, размахнувшись, швырнул ее в Каму.

Долдон взревел и бросился к пожарному сараю звонить в колокол.

— Это ты, парень, зря, — укорил Петруху белобрысый плотник.

— Конечно.

— Судить мужика станут.