Земное притяжение

— Иди спи. Считай, что все это тебе приснилось. — И вдруг почувствовал: если она сейчас не уйдет, он поцелует ее. — Уходи! — настойчиво приказал он. — Иди, иди. И не оборачивайся.

Он вернулся к повозке ошеломленный, взбудораженный только что пережитым.

Гнусная собака Пальма, чтоб ей сдохнуть, лаяла, надрываясь, уже осипла совсем.

— Ну, кончай, — сказал он помогавшему ему опять возчику, хотя повозка была нагружена на этот раз не полностью. — Сойдет!

Он вспомнил про мусор и стал перетаскивать всякую дрянь прямо из мусорного ящика и бросать на повозку. Потом накрыл все одеялом. Сорвал бельевую веревку, оставленную на ночь Полинкинон матерью, и стал перевязывать воз.

Еще порядочная куча обрезков оставалась на прежнем месте.

Он опустил тяжелый железный щит, придавил развороченную кучу — и опять все как ни в чем не бывало. Поехали!

Повозка тронулась, и ее тарахтенье заглушило быстрое шарканье по двору стоптанных туфель старухи Кечеджи.

Разбуженная Пальмой, старуха Кечеджи-ей всегда чудились воры, пожалев будить дочь, выскользнула за дверь и, трепеща от страха, считая, что каждую минуту ее могут убить, выглядывала из-за кустов. А когда ишак потянул повозку со двора, она опомнилась, заспешила.

— Соседка! — стучала она в окно Лешкиной матери и, сложив козырьком у рта ладони, звала: — Соседка! Выйдите сюда поскорей!

Улица совсем опустела, темно в домах. Лешка шагал за повозкой, Завтра он явится к Лабоданову и небрежно скажет им со Славкой: все в полном порядке. Очевидно, надо будет выпить.

Без этого такие дела не делаются.

Двести рублей-это же независимость от матери и отчима.

Езжай, куда вздумается. У него никогда не было таких денег.

Он накупит Жужелке мороженого всех сортов. Она сказала, что любит крем-брюле. Крем-брюле так крем-брюле.

Да если бы все это нужно было делать не для «дяди Сани», а для Жужелки, он еще не такое бы оторвал.

Свернули на Торговую. Повозка покатила быстрее, и Лешка едва поспевал за ней. Здесь фонари были расставлены чаще.

И по освещенной безлюдной улице, под громкое цоканье ишачьих копыт он спешил за повозкой, как заправский ворюга.

С каждым шагом надвигалось все ближе гигантское дыхание завода, так странно ощутимое ночью.

— Садись, — сказал возчик, натянув вожжи, придерживая ишака.

Лешка сел. Возчик стегнул ишака, и тот потянул живее по спускавшейся вниз улице. Миновали поворот на мост, к заводу — самое опасное место. Дома пошли реже. Вот бывшая школа, каркас без крыши, без полов, — руины, оставшиеся еще с войны… Кончалась улица.

Кто-то поднялся со скамейки у забора. Двое. Два темных силуэта под луной на краю тротуара. Вразвалку, руки в карманах, один из них направился по мостовой, преграждая дорогу ишаку.

— Стоп! Стоп! Эй, кому говорят, не слышишь?

Другой заходил за повозку.

— Попрошу на минуту сойти.

Это еще что за номер?

— Гриша! — опешил Лешка.

Это был он, Гриша Баныкин.

Лешка слез с повозки и голосом неподатливым, не своим, стараясь держаться развязно, сказал:

— Что это я тебя встречаю без конца? Куда ни пойду — ты тут. Только всегда при шляпе, а сейчас без…

Баныкин изумился;

— Это ты?

Он что-то сказал, но Лешка не расслышал и громко спросил:

— Ты откуда тут взялся?

— Что везешь, говорю? — натянуто, отчужденно переспросил Баныкин.

Второй парень подошел и стал с ним рядом, нахально светя в лицо Лешке фонариком.

— Мусор на свалку свожу. А что?

— Это ночью-то? — подозрительно спросил парень. — Чего ради?

— Попросили люди. — Он запыхался, точно бежал.

— Подрабатываешь? — спросил Баныкин. — Так, что ли?

Лешка мотнул головой, подтверждая. У него стучало в висках, а в груди металось что-то, точно он не стоял на месте, а бежал изо всех сил. Сейчас все обнаружится. Ему было мучительно стыдно перед Баныкиным.

— Ври, да лучше, — сказал равнодушно парень и потыкал палкой в воз.

Возчик, не разбирая, что происходит, всполошенно объяснял:

— По пятнадцать рублей сговорились. Ничего тут такого незаконного нет. Один конец туда и назад: время-то ведь какое — ночь. Люди спят, а я у сна отрываю, чтобы вот его прокормить, врага шелудивого. — Он тыкал кнутом в бок ишаку.

Баныкин о чем-то посовещался с парнем, отойдя в сторону, и вернулся к Лешке.

— Ты не подумай ничего такого. — От его тихих и очень внятных слов Лешке стало не по себе. — Мы ничего такого не думаем… А только у нас есть задание. У нас тут комсомольский пост. Ты развяжи веревку.

Лешка сказал упрямо:

— Не буду.

С досадой, присвечивая карманным фонариком, Баныкин отогнул одеяло, насколько позволяла перехватывающая его веревка.

Лешка застыл, не двигаясь с места, и Баныкин стал шарить по возу и, должно быть, тут же напоролся на железо. Он крепко выругался.

— Тут ерунда какая-то навалена.

Подоспел его товарищ, тоже с фонариком.

— Да тут одно железо, — недоумевая, сказал Баныкин.

Парень неуверенно протянул:

— Что-то не так.