Земной Круг. Море Осколков

— Тебе вообще ничья морда не нравится.

Вообще-то именно морда Бранда ее полностью устраивала, но она не стала распространяться на эту тему.

— Короче, мне его морда нравится меньше остальных морд, вот что. У таких ничего за душой нет — умеют только злобно зыркать и злобно лаять. И лицо у него, как жопа пнутая…

Он заулыбался в стакан с элем:

— Ненавижу таких людей.

Тут она сама улыбнулась:

— Ну… я, конечно, страшная снаружи, но добрая внутри, не сомневайся.

— Внутрь не насмотришься, — сообщил он, поднимая стакан. — Но я готов рискнуть и заглянуть туда.

— Гляди-ка, какой смелый. Я тебе, между прочим, разрешения ни глядеть, ни руки совать вовнутрь не давала!

Тут он закашлялся, да так, что эль пошел у него носом, и Одде пришлось хлопать его по спине. Кстати, Одда тут же ухватился за возможность продекламировать свои хромые на рифму стихи, прославляющие силу Бранда, в одиночку удержавшего корабль. Понятное дело, с каждым рассказом склон становился все круче, опасность — опаснее, а подвиг — величественнее, а Сафрит с сияющей улыбкой сообщала Бранду: «Ты спас жизнь моему сыну!» И только Бранд мог опровергнуть все эти домыслы, но он сидел и вертелся, как на иголках, и чувствовал себя полным дураком.

— Так как идут дела на берегах моря Осколков? — спросил наконец Дженнер Синий, когда песню допели. — Я уж год как дома не был.

— Да все как обычно, — ответил отец Ярви. — Праматерь Вексен требует все больше и больше от имени Верховного короля. Теперь уже заговорили о налогах.

— Да чтоб его и его Единого Бога гром разразил! — взорвался Дженнер. — Честный человек должен владеть тем, что ему досталось, а не брать это в аренду у другого вора просто потому, что тот сидит в кресле повыше!

— Человек таков, что чем больше он получил, тем больше ему хочется, — сказал отец Ярви, и с обеих сторон костра согласно закивали.

— Как там на Священной?

— Мы прошли спокойно, — сказал Ральф. — А на Запретной?

Дженнер втянул воздух через свои проререженные зубы:

— Чертовы коневоды совсем распустились: налетают на корабли и караваны, усадьбы жгут чуть ли не под самым Калейвом…

— Какое племя? — спросил Ярви. — Ужаки? Бармеки?

Дженнер непонимающе уставился на него:

— А у них что, племена разные есть?

— А то. И у каждого свои обычаи.

— Хм. Ну, стрелы у них одинаковые, и князь Калейвский, насколько я знаю, тоже их особо между собой не различает. Он сыт по горло их набегами и желает преподать им кровавый урок.

— Это завсегда хорошо, — согласился Одда, оскалив подпиленные зубы.

— Единственно, не своими руками хочет он это сделать.

— Князья — они такие, да, — покивал отец Ярви.

— И он перекрыл Запретную цепью и не пропускает ни одну воинскую ладью — пока мы, северяне, не поможем ему отмстить неразумным коневодам.

Ральф расправил широкие плечи и выкатил грудь:

— Он же не посмеет остановить служителя Гетланда!

— Ты не знаешь князя Варослава. Более того, ни один разумный человек не захочет свести с ним знакомство. Мы сумели вырваться только потому, что я наплел ему с три короба: мол, я отправлюсь с вестями и соберу ему воинов со всего моря Осколков. Я бы на вашем месте развернулся и плыл дальше с нами.

— Мы поплывем дальше, — отрезал Ярви.

— В таком случае, желаю вам всяческой удачи с погодой. И надеюсь, что вам не понадобится удача в бою, — и Дженнер Синий отхлебнул из своего стакана. — Однако сдается мне, что она вам все-таки понадобится.

— Как и всякому, кто желает пройти через верхние волоки.

И Скифр легла на спину, заложив руки за голову, и протянула босые ноги к огню.

— Не хочешь испытать свою, пока есть возможность?

— Что у тебя на уме, женщина? — прорычал Гнутый.

— Дружеский поединок на деревянных мечах! — и Скифр широко зевнула. — Ученик мой уделал всех на этом корабле, я бы против него кого-то новенького поставила…

— Твой ученик? И кто же это? — спросил Дженнер, настороженно поглядывая на Доздувоя, который высился в тени подобно горе.

— Не, — отмахнулся гигант. — То не я.

Колючка сжала зубы, приняла решительный вид, поднялась и вышла к огню:

— Это я.

Повисло молчание. Потом Гнутый недоверчиво хихикнул, а вслед за ним послышалось еще несколько смешков.

— Вот эта недостриженная побродяжка?

— Девка? Да она щит не удержит!

— Ей не щит, ей нитку с иголкой держать надо! Пусть мне носок заштопает, хе!

— Тебя самого придется штопать — после того, как она тебя отделает! — рявкнул Одда, и у Колючки потеплело на душе.

Парень где-то на год старше вымолил себе право отмутузить ее в первый раз, и обе команды собрались в шумный круг. Запалили факелы, все орали, кто-то выкрикивал оскорбления, кто-то подбадривал поединщиков, кто-то делал ставки. Парень был высокий, с широкими запястьями и недобрым взглядом. Отец Колючки всегда говорил: «Страх — дело хорошее. Боишься — значит, будешь осторожнее. Боишься — останешься в живых». Ну и хорошо, ну и замечательно. Потому что сердце Колючки колотилось так, что чуть голова не лопалась.

— Это ж я деньги буду ставить на непонятно кого? — проорал Гнутый и рубанул серебряный браслет напополам топориком.

И поставил его, понятное дело, против Колючки.