Зенит Красной Звезды

Другими словами отец Альдоны будет при Цвигуне тем же, кем сами Цвигун и Цинев были при Андропове. Соглядатаями. Это может сработать.

— Сегодня же передам ваши предложения — уклонился от ответа я — Думаю, все решится во время личной встречи.

* * *

По пути на работу, я молча размышлял над сложившейся ситуацией. И краем уха слушал реплики Лехи насчет искусства вождения соседей по дороге. От участников дорожного движения, он перешел на гаишников и ПДД. А потом добрался и до законов.

— Законы в стране есть — бурчал «мамонт» — А законности нет. Все решается «наверху», по блату…

Я про себя посмеиваюсь. Это еще Леха внутри тюрьмы не был, Клаймича не видел. И то… вон как его разобрало.

— Вот взять хотя бы меня — продолжал тем временем «старший брат» — Если бы ты не поговорил с Брежневым, то так бы я и ходил под судимостью. Один звонок Руденко — и все завертелось. Мне повезло, а скольким людям в стране нет?

— Стой! — кричу я

Леха бьет по тормозам. Я рву дверь и выскакиваю наружу. На обочине растет несколько голых тополей, между которых кто-то слепил снеговика. Боже, какой же я идиот! Какой может быть в стране НЭП без реформы законов? Законов и милиции. Я же юрист, двадцать лет отпахал в министерстве, имел отношение и к созданию нового Уголовного кодекса, и налогового законодательства. Сам чуть не стал министром юстиции. Организованная преступность, декриминализация мелких правонарушений, да мало ли за тридцать лет придумали правильного и эффективного в юридической сфере…

Бью со всей силы по голове снеговика. Та разлетается на куски. Следующий удар по телу. Ко мне бежит Леха, хватает за плечо. Я пробиваю ногой по основанию снежного человека. Нога застревает.

— Да что с тобой? — «мамонт» дергает меня за корпус и стопа вылезает наружу

— Я идиот! Не так все надо делать — начинаю ходить кругами возле трупа снеговика — Не с того я начал! Нужна реформа права в стране!

— Психовать то зачем — подталкивает меня обратно к машине испуганный Коростылев — Нужна, так нужна. Поговори с Щелоковым. С Чурбановым. Снеговик то в чем виноват?

Похоже Леха решил, что я окончательно свихнулся. Того и гляди повезет меня в Кащенко.

— И правда — я смотрю на снежные останки — Давай его обратно сделаем.

Мы под удивленными взглядами прохожих и шоферов скатываем туловище и голову. Снег мокрый, поэтому процесс строительства проходит быстро. Всунуть в морковку — нос, палочки рук, угольки для глаз и вот мы уже едем на Селезневскую.

* * *

В студии я сходу провожу общее собрание сотрудников. Вокруг меня быстро собирается народ, и даже вечно занятая Львова отвлеклась от своей работы. Все в курсе, где я был с утра, и все хотят узнать последние новости о Григории Давыдовиче. Спешу их успокоить, вру, что он бодр и выглядит неплохо, просил им всем передавать привет. И вообще: вскоре это недоразумение разрешится и его выпустят. Лица сотрудников тревожны, мой показной оптимизм, похоже, их не обманул. Все прекрасно понимают, что вырваться из рук комитетчиков сложно.

Мы уже собираемся ехать на первую репетицию «Здравствуй мир!», как Коля Завадский с мрачным выражением лица подает мне запечатанное письмо.

— Что это? — я беру конверт с моим именем в руки и пытаюсь понять от кого оно

— Помнишь Бориса-стукача? — тяжело вздыхает музыкант

— Такое не забудешь

— Повесился вчера

— Да ладно! — я падаю на стул и пытаюсь собраться мыслями — Точно сам повесился?

— Точно. Нашли предсмертную записку. И письмо тебе. Друзья забрали до приезда милиции. Передали мне.

Резким движением разрываю конверт.

«Виктор, если ты читаешь это письмо, значит, меня нет! Я не смог! Жизнь потеряла смысл. Пишу эти строчки и плачу. Слезы катятся, как бешеные, зрение теряется. Месяц АДА. Угрозы, унижения… Я пишу сказать, что предал студию не по своей воле. Меня заставили. Подонки, которые знали мою тайну. Шантажировали меня, моих родителей. Я не виноват. Нет, я виноват, что оказался слаб. Я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить творчество, но жизнь в нашей стране требует совсем других качеств. Я не справился. Жизнь моя, как музыканта, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и шантаж, ухожу. Прости за предательство, Борис Либерман».

— Он тут пишет про какую-то тайну, которой его шантажировали — я показываю Николаю письмо — Что за тайна?

— Ходили слухи… ну что Боря… как бы это сказать — мнется Завадский — Короче, что он мужчин любил

— И вы про это знали и все-равно притащили его работать в студию?? — я от удивления развожу руками

— Мы это обсуждали с Клаймичем — смущенный Николай присаживается рядом со мной — Даже думали твое мнение спросить. Но потом Григорий Давыдович, сказал, что тебе еще рано про такие вещи знать, ну и…никто же не догадывался, что все так обернется! А Клаймич сказал, что на Западе сейчас так принято, таких как он — много в творческой среде. Ничего страшного, музыкант он хороший, а с кем он там спит — нас не касается…Мы же не знали, что он стучал в КГБ.