Зенит Левиафана. Книга 2

— Первый, — кивнул Яромар. Он встал на колено рядом с павшим воином и ласково провел дрогнувшей рукой по его лицу — сверху вниз. Пальцы старшего навсегда сомкнули веки Милана, от них на щеках витязя остались две бледно-алые полоски, будто перед смертью он плакал кровью. Так могли бы плакать небеса, провожая в последний путь лучших воинов из племени русов.

— Он с честью нес службу в рядах Стражей рассвета и испил свой долг до последней капли, — Яромар поднялся, его желваки на миг напряглись, сдерживая нахлынувшие эмоции. Старший дружины быстро справился с внезапным порывом и обернулся. — Как и Горыня. Их имена не будут забыты.

Он направился к воину, клинок которого Мидас все еще сжимал в руке. Больше никто из отряда не погиб и фригийский царь не мог скрыть своего удивления. Он отлично знал, на что способны химеры, особенно в таком количестве. В былые годы, на пике своей силы и с обеими руками он мог противостоять целым полчищам этих созданий. Но он был богом и тот факт, что Стражи рассвета, будучи смертными, сумели перебить несколько десятков чудовищ, потеряв лишь двух воинов, говорил о них как о… полубогах, не меньше.

Несколько витязей под руководством Буяна спустились в чахлый подлесок, раздался стук топоров. Через четверть часа они вернулись с широкими носилками. Конструкцию закрепили между четырьмя лошадьми и осторожно уложили в нее павших воинов. За это время Драгон, целитель отряда, обработал раны Мидаса, подивившись регенеративным способностям его организма.

По словам Драгона, яд химеры убивал воина в считанные минуты, самые крепкие могли продержаться не больше часа и умирали, если за это время не попадали к мастеру, сведущему во внешней алхимии. Однако организм Мидаса сумел остановить распространение инфекции, хотя и не смог ее побороть.

Драгон нанес на его раны бесцветную мазь, пахнущую зверобоем, и дал фригийскому царю несколько капель терпкого настоя. Витязь-целитель не задавал вопросов, Стражи рассвета вообще не стремились выуживать чужие тайны. Им хватало своих.

Когда они вновь двинулись к Арконе, Мидас спросил у Карна, как воинам Круга удается закрывать спонтанные разрывы между Ра и Лимбом. Ведь парень только что сделал это вместе с ними, он не мог не понять принципов, лежащих в основе их метода.

— Они жертвуют собой, — монотонно ответил Карн. Он был подавлен, хотя Мидас не в полной мере понимал — почему. Парень уже столько пережили, едва ли его можно удивить смертью хорошего человека. Или как раз в этом все дело? Будучи Левиафаном, с бесконечным кладезем знаний за спиной, с немыслимой силой в руках, он все равно остался собой. Он оставался человеком. Фригийский царь неожиданно открыл для себя, насколько в действительности уникален его спутник.

— Я сделал тоже самое, — продолжил Карн, тяжело сглотнув. — Но я восстановлюсь, а они — нет. Они знают это и без колебаний принимают.

— В этом их предназначение, — пожал плечами Мидас. — Но я не знал об этом раньше, хотя легенды о витязях Арконы — не то, мимо чего можно просто пройти. Думаю, почти никто не знает, что на самом деле делают Стражи рассвета.

— Да и зачем, — Карн ощущал ауры ехавших рядом витязей, он инстинктивно пытался отгородиться от них, но не мог. Их общее ментальное поле, эгрегор боевого братства полнился печалью и чувством утраты, он терзал их энергетические тела будто лезвие тупого ножа. И парень переживал это вместе с ними. — Мертвым не нужна благодарность живых.

А потом они увидели Аркону, и на фоне величия легендарного города гнетущие мысли потеряли свою значимость, растворившись в невыразимом великолепии представшего перед ними шедевра. Внутренний свет крепости в мгновение ока испепелил тьму в их душах, Карн и Мидас вздохнули в унисон — глубоко и с облегчением.

Бог богатства видел много городов. Хитроумные оборонительные фортификации с глубоким эшелонированием, о которые ломали зубы непревзойденные стратеги и многотысячные армии. Нестерпимый блеск золотых колонн и серебряных пиков, обсидиановые галереи, наполированные до матовой черноты, поглощавшей свет до последней капли. Барельефы и статуи, что выглядели будто живые колоссы из легенд древней земли, бесконечное многоцветье искусных росписей, каких мир не видел ни до, ни после.

Всего этого не было в Арконе. Но крепость поражала своим масштабом, и совсем не зря, увидев ее, нордманы прозвали земли русов Гардарикой — страной городов. На фоне Арконы любой город Европы, да что там Европы — мира, казался чахлым хуторком.

Крепость раскинулась на одноименном мысе, протянувшись от одного берега до другого больше чем на два километра. И все это расстояние занимала массивная земляная насыпь высотой 25 метров. На вершине насыпи располагалась бревенчатая стена, причем фригийский царь даже представить не мог — где брали бревна для этой стены, ибо каждое из них было по три метра в поперечнике и все приходились друг другу близнецами.