Зенит затмения

– Зехма, ты почему такой пьяный? – насупилась Яни, отбирая у него бутылку и нюхая. – Фу-у, воняет! А ты даже рот не полоскаешь по утрам.

– Выпить нашел, вот и пьяный, – сказал Зехма. – А пить не будешь – хандрить будешь. Особливо в такую погоду да с такими новостями. Я всегда говорю: каждому медведю своя берлога. А когда нет берлоги у медведя, он и пьет. С тоски я пьяный, рыжая. Потому как ни леса моего кругом, ни собаки, ни брата. Все ждал и ждал я его, а оно вон как. И праха горку не получил. Только топор остался. Вон оно как, рыжая. Это ж он мне топор всучил. Хороший у меня топор. И ты, девчушка, не бойся и сопли, знач, не вешай до пола. Все-ех я порублю топором Иремиловым. Как мясо рубил, так и всех порублю. Рубить могу, вот и порублю. Раз насмерть нельзя, не насмерть рубить буду. Я всяко рубить могу. Пойду вон с этими, которые на ухи побрякушки вешают, и всех порублю.

– Не ходи! – воскликнула Яни, вцепившись в рукав охотника. – Они тебя там убьют!

– Потому и убьют, – сказал Зехма, – что мертвый я уже. Неживой потому что. Давно я неживой, девчушка.

– Почему ты мертвый? – спросила Яни, глядя на охотника снизу вверх.

– Потому что все мои померли, – объяснил Зехма, глотнув еще горячительного. – А я без них давно неживой. Мертвый я почти. А тут еще новости такие. Такие новости. Что и вас прибить могут. Такие и новости. Покуда я жив, всех порублю, чтоб тебя, девчушка, не трогали. Я все равно мертвый уже, потому как неживой почти. Если не порубят меня, то с вами буду. А если порубят, пойду туда, где все мои. Туда пойду. Вот всех порублю и сам пойду. К брату пойду. А он и скажет. Скажет мне брат мой: «Бери, Зехма, топор да пойдем крышу перекроем. Давно я тебе обещал». И пойдем крышу с ним крыть. Потом браги напьемся и в баню. А старики наши спать будут. А собака белок по деревам гонять. Вот там живой я буду. Если вы тут живые будете, то я там буду живой.

– Не заплачу, – буркнула Яни. – Буду мысли воспитывать. И никто тебя не зарубит! Будешь с нами жить! А вот когда совсем будешь старенький, то и пойдешь к Иремилу!

Нико оставил их под брезентом и зашагал к лестнице, чувствуя в груди невыносимую тяжесть. Над этим кораблем словно замерла гильотина, и «Мурасаки» стал судном-призраком, где многие уже похоронили себя заживо.

Глава 8 Морозный шаман