Зеница ока. Вместо мемуаров

На этот раз легковерных ни на Западе, ни в России вроде бы не нашлось. Трагедия была так велика, что мир задохнулся от отчаяния. Хор отлетевших душ был так суров, что в нем гасли мелочные побуждения, импульсы тщеславия, соблазны всезнайства и снобизма, партийные пристрастия, стереотипы пресловутой «политической корректности» и даже религиозная нетерпимость. Впервые на земном шаре возникло состояние горестной, но мужественной солидарности, от которой, небось, затряслись презренные «воины Аллаха», а на самом деле растлители всех человеческих религий. Впервые всерьез протянули друг другу руки Россия и Америка. Впервые, быть может, задумались всерьез те, кто еще совсем недавно навешивал все ужасы чеченской войны на российскую армию.

Так обстоит дело сейчас. Что будет дальше — неизвестно. Без всякого сомнения, поток дезинформации будет нарастать, а вместе с ним, вполне возможно, вновь начнется процесс саморастления. Ясно, что в нем начнут активно кашеварить субъекты вроде восходящей звезды ЛДПР Митрофанова, который уже вопит с трибуны Госдумы: «Все на поддержку талибов!» Уже и сейчас, пока армада возмездия медлительно движется к какому-то неопределенному полю сражения со средневековым безумием, начинают проявляться первые признаки «двойного стандарта». Правительство США публикует списки террористических организаций, однако не включает в него ни «Хамас», ни «Хесболлу», чтобы не осерчал добрый дядюшка Арафат, ни чеченских подрывников, чтобы не задеть чувства приверженцев «национально-освободительной борьбы». Израиль вновь отстраняется от участия в антитеррористической коалиции, что является, на мой взгляд, очень серьезной ошибкой с далеко идущими последствиями. ООН, которая в первый день манхэттенского кошмара выступила с безоговорочным осуждением и призывом к искоренению терроризма, теперь уже подготовила пакет оговорок, к созданию которого, очевидно, приложила руку и руководительница позорного Дурбанского форума Мэри Робертсон, Мисс Лицемерие нашей планеты. Директор Института русской истории г-н Фурсов, очевидно, завзятый парадоксалист, высказывает предположение, что Америку не обязательно атаковали «недовольные исламисты», не исключено-де, что под ярлыком «арабы» «могут действовать, например, группы неких банкиров, желающих поменять экономические приоритеты». Надеюсь, теперь ясно, какого рода мыслительный процесс я имею в виду. В обстановке этого словоблудия каким-то упреждающим эхом возможного будущего позора прозвучали заявления некоторых чиновников, что военная операция «не неотвратима». Впрочем, это, может быть, была чисто тактическая дымовая завеса: ведь нельзя же себе представить, что эти люди не понимают ментальности убийц, оставшихся безнаказанными.

Я не собираюсь и дальше шевелить «двойные стандарты» и «пакеты оговорок», хотя бы потому, что их создают люди бесконечно мне далекие. Главной заботой этой статьи являются те, кого я люблю, к кому и сам принадлежу всю жизнь и всей душой, либеральные интеллигенты как Запада, так и Востока. Сейчас, в этот поворотный момент истории, над нами нависла опасность сползания в трясину позорного пораженчества. Пусть это пока еще чисто гипотетическая опасность, тем более важно хотя бы попытаться ее предотвратить, пока еще не созрела гипотеза не-неотвратимости сопротивления.

Предлагаю совершить небольшой исторический экскурс. В 1909 году, как бы подводя итоги тридцатилетнего периода российского терроризма, вышел в свет знаменитый сборник «Вехи». В нем группа «новых русских философов» дерзко выступила против катехизиса тогдашней «передовой интеллигенции», в принципе того самого класса, которому позднее Набоков дал столь емкую характеристику. В письме Эдмунду Вилсону от 23 февраля 1948 года он писал, что основными чертами интеллигенции являются «дух самопожертвования, активное участие в политических событиях и политической мысли, активное сочувствие слабым нациям (underdog of any nationality), фанатическая честность, трагическая неспособность скатиться к компромиссу, истинный дух международной ответственности». Боже, какой наивной кажется эта дефиниция сейчас, в начале третьего тысячелетия. Взять хотя бы обязательное, непреложное сочувствие слабым. Разве не ясно сейчас, что более слабый — это не обязательно более честный, не обязательно менее жестокий, менее опасный?