Зеркала фантазии

Телега скрипучая
Движется, как катафалк, –
Заика медлительный средь трепачей,
Полная угля.
Тощая лошаденка тащит воз.

«Портные,

Швеи,
Скорей за мешками!
Прачки,
Оставьте лохани,
Живей хватайте корзины:
Угольщик едет!»

Веселый, как повар,

Молодой и могучий, словно стрелок,
С лицом мавра,
Он сидит на возу
И кричит.

Великолепен и гулок

Голос его
Средь шатких заборов и каменных стен.
Оконные стекла жужжат, как мухи,
Дзинькают, словно сантим на асфальте.

Старушка в чепце,

Вздрогнув,
Хватается крепче за палку.
Морщится бюргер.

Кухарка с толстыми икрами,

Идущая с рынка,
В восторге:
«Вот это парень что надо!
Горло – сирена,
Грудь, как мехи, как своды,
Жаль, нет корзинки с собою!»
Стайки школьников
Вдруг умолкают,
С серьезными лицами
Стоят у обочины вдоль водостоков
И наблюдают – едет…

«Портные,

Швеи,
Скорей за мешками!
Прачки,
Оставьте лохани,
Живей хватайте корзины:
Угольщик едет!»

Лаковые туфли

На бульваре
меж двух рядов фонарей
и подстриженных лип
повстречал я матроса
в лаковых туфлях,
блестящих и острых, как пики,
с грудью точно раздувшийся парус.

А лицо было темным

как медные деньги
и как полированный шкаф
из мореного дуба,
и шел он,
как ходит волна перед штормом.

Уж наверное,

был он любовником пылким,
у которого нрав,
как шипучка,
как порох.
И который передышки не просит.

А кошачьи глаза его

зелень листьев смешали
с рыжей ржавчиной
и синевой.

И кошачьи глаза его

были бесстыжими,
как две бабенки,
как собаки ночами апреля.

Он едва сошел с корабля

и, что хлеба, он жаждал любви.
С ним шагали по городу запахи
дегтя, сельди и свежего моря,
привезенные в Ригу из Гента.

Он едва сошел с корабля

и шагал в лакированных туфлях,
ведь был, как бассейн переполнен,
и женского тела жаждал.

Китаец, знавший латышский

В рюмочной,
на улице Дзирнаву,
где ночами
покупают хуторяне любовь,
половой-китаец
разносил пиво
и говорил по-латышски,
кланяясь по-китайски низко.

Косу

в полметра длиной,
смолисто-черную,
как антрацит
и столярный деготь,
он с китайской покладистостью
пожертвовал моде Европы
на все короткое.

И, согнувшись втрое,

он шептал прямо в ухо
про маленький погреб
с чудесными трубками,
в переулке Вецриги,
кривом и узком,
как его взгляд.

Он шептал на ухо

так легко и тихо,
как ползла бы муха
по мраморной стойке.
И, оскалив зубы,
белые, как в киноленте,
он тянул ладошку
за медным спасибо
за сладкую и секретную весть.

Я и поезд