Зеркала времени (СИ)

— Всё, алес! — сказал он и выключил телефон из розетки, — Меня нет. Я умер.

Меня непроизвольно передернуло.

— Злая шутка…

— Ну шутка же.

— Злая же…

========== Глава 6. «Мэкки нож» ==========

Шло 4 января 1989 года. До гастролей в Кишиневе оставалось чуть меньше четырёх месяцев. Я не вдавалась в подробности, почему нужно было повторить изначальную картину событий, но ВиктОр никогда ничего не делал просто так. Видимо структура реальности окончательно бы обрушилась, если бы Виктор не вернул все на свои места. Всё, кроме моего мужчины и долголетия его родителей. По сути всё произойдёт так, как было задумано изначально. С одной маленькой поправкой. Однако он ещё не знает… Я тянула с разговором. Собиралась с силами, с духом… Или просто наслаждалась тем, что я вернулась домой, в уют, в любовь. В объятия того мужчины, которого я любила всю жизнь и все жизни до этой жизни. Познав его, я обрекла себя на вечные скитания без него. Два года в Испании. Два года в любимой стране. Два года восхищенных взглядов самых красивых мужчин в моем личном рейтинге. Ни-че-го. Я даже пару раз, от нечего делать, сходила на свидание. Нет. Не то. Я помнила его губы, улыбку, бесцветную родинку на щеке. И всё. Все меркли. Становились пресными. Могла ли я тогда подумать, что всего в каких-то 50 км от меня он тоже проводил лето? Нет, не могла. А вот Виктор знал… он знал, что я буду чувствовать его присутствие и буду не так сильно сходить с ума. Все же Виктор на то и гений, чтобы быть главным.

Утро было сумбурным. Рабочий ритм бесцеремонно заставил нас вылезать из постели. Умываться, завтракать, одеваться и выходить из дома. В снег, мороз и стужу. Репетиция. Другого спектакля. Он начал пол года назад и вот выходил на финишную прямую. Русская классика. Он два в одном — и актёр, и режиссёр. Фигаро здесь, Фигаро там. Ему хотелось знать мое мнение. Наблюдать за моими эмоциями. Это было нашим ритуалом в прошлом и, судя по всему, он хотел возродить его здесь и сейчас. Возможно не потому, что очень уж нуждался в моем мнении, а для того, чтобы осознать, что я вернулась. Окончательно и бесповоротно. А потом мы ехали домой, чтобы в обеденное время побыть вдвоём. Он снова загорелся Борхесом и ему нужен был слушатель. В его исполнении мифические существа становились осязаемыми, пугающими и слишком уж реальными. А потом мы пили чай. Смотрели в окно на поседевший город и молчали. Он молчал, возможно, о своих волнениях относительно нового спектакля. Я молчала о том, что этот спектакль, возможно, будет его последней работой в этом времени.

— У меня завтра начинаются съёмки на Мосфильме, — я очнулась.

— Расскажешь?

— Конечно. Пьеса одного американца. Очень жизненная и современная. Но самое главное в ней то, что она о любви, о катарсисе, о переоценке ценностей.

— Ох. Сложно. И в театре сложно, и тут, и ещё запись новой пластинки. Ты точно не переоценил свои возможности?

— График составлялся тогда, когда тебя не было рядом. В тот момент для меня было главным урабатываться до состояния невменяемости. Сейчас же отступать поздно, позади Москва. Но теперь, когда ты рядом, я смогу в разы больше.

— Как я могу тебе помочь?

— Просто будь со мною рядом.

— И всё? Так мало?

— Мало?

— Ну да.

Он не ответил. Он встал, обошёл стол и встал напротив меня. Я запрокинула голову вверх и смотрела в его синие, искрящиеся глаза. Он улыбнулся. Погладил меня по голове, наклонился и поцеловал.

— Какую бы малость я не получил, это будет намного больше, чем я смогу взять…

— Ого, — я подняла бровь, — Знакомые слова…

-! Да, я все же нашёл те сказки о силе, которые ты мне рассказывала в Израиле.

— И как?

— Так же как и Борхес — сложно, но очень точно.

И вот опять-здание театра. Того самого, где 10 лет назад я впервые оказалась по его приглашению. Того самого, в который я пришла в 21 веке без приглашения. И вот опять та самая гримерка на третьем этаже. И снова шепот в спину. Я улыбалась. Хоть что-то в этом безумном мире оставалось неизменным.

— Люди не меняются, — сказала я, услышав в свой адрес очередную едкую фразу.

— Да. Как там было у Булгакова? «Люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних…»

— Булгаков был величайшим метафизиком.

— Или сумасшедшим?

— Ты думаешь, что всё, о чем он писал — выдумка?

— А разве нет?

— Я бы сказала, что это мистический реализм. Им грешил ещё один великий, правда в латинской Америке.

— Спорим я знаю, о ком ты!

— О ком же?

— Есть 2 варианта. Или Борхес, но, с другой стороны, он далёк от реализма, или, что вероятней, Маркес.

— В точку. Он тоже крайне любит говорить буднично о волшебных вещах.

— Обыкновенное чудо… А ты считаешь, что Булгаков действительно встречался с Воландом?

— Думаю да, но Михаил Афанасьевич был гениальным фантазёром. Он приписал Воланда и его свиту к «темным», гипертрофировав одни черты и сокрыв другие. На самом деле Воланд — это зеркало. Отражение. У него нет цвета или национальной принадлежности. Он вечен. Он смотритель. Он вершитель. Он — совесть.