Зеркальная комната

Наступил вечер, дождя пока нет, но погода серая, пасмурная — в Женеве такая держится иногда по десять дней. И если сейчас не переменится ветер и не разверзнутся хляби небесные, то назавтра можно ждать такого же хмурого денька.

Я пообедал, потом хорошенько выспался, а когда встал, захотел немного пройтись, размяться, разогнать кровь, подышать свежим воздухом, а главное — уйти куда-нибудь подальше от пишущей машинки и не ломать голову над книгой.

Дойдя до леска, я увидел «бассейн» — прямоугольный лягушатник глубиной в полметра, который отец велел выстроить для детей. Там стояла темная вода, по дну змеилась широкая трещина, а посередине на возвышении, украшенном цветной плиткой, восседал зеленый керамический хамелеон с выпуклыми незрячими глазами.

Рядом с «бассейном» сохранилась самодельная купальня, тоже отделанная плиткой, на этот раз бело-голубой — миниатюрный домик с черепичной крышей и четырьмя водосточными трубами, зашторенными окошками и дверью, которая давно уже не закрывается. Внутри у стены стоит деревянная скамеечка и ржавая вешалка. Крошечный шедевр архитектуры, милый моему сердцу, пожалуй, надо будет отреставрировать его, если удастся подзаработать.

Я сижу на влажных от росы перилах лестницы, спускающейся к шоссе, и вспоминаю старый любительский фильм: Роберт, Мария Элена, Микел, Сарра и я, все пятеро, как и положено, в закрытых купальных костюмах, стоим вытянувшись в струнку и, видимо, ждем гудка двенадцатичасового поезда, чтобы прыгнуть в воду. Старшие девочки тем временем сидят на грудах хвороста, читают и шьют в тени сосен — загар тогда еще не вошел в моду, — мама уютно устроилась в специально принесенном для нее плетеном кресле, а отца не видно, наверное, он снимает нас.

Затем следуют вопли и толкотня, девочки пищат, потому что Микел брызгается, а вот и я — худенький белокожий мальчонка — визжу под холодными брызгами и робко перебираю в воде ногами, крепко ухватившись за край «бассейна».

Новые кадры — занятия шведской гимнастикой, в том же составе: все пятеро малышей выстроились по росту на зеленом гимнастическом бревне: я впереди всех, за мной Сарра (она была чуть повыше), а дальше — все остальные. На нас соломенные панамы (не дай бог, хватит солнечный удар), мы послушно выполняем команды отца, снимающего камерой эту уморительную сцену: руки в стороны, вверх, в стороны, опустить, встать на носки, на пятки, на носки, на пятки, и я все время не успеваю, совсем как в немой комедии: когда все приседают, вытянув руки перед собой, я встаю на носки, держа руки в стороны, и все, кроме меня, наверное, умирают со смеху. Энергичные упражнения продолжаются до тех пор, пока, по приказу отца, дети не срывают панамки и не бросаются в воду, сметая все на своем пути, поднимая фонтаны брызг, точно стадо маленьких буйволов, а я так и стою на бревне, в панамке, и тру кулаками глаза — должно быть, всеобщий хохот довел меня до слез.

Вспомнив о фильме, я подумал, что в те годы отец сильно изменился: начинающий писатель с густыми усами и бородой, автор романов, где присутствовала политика, во времена моего детства уже был солидным мужчиной с посеребренными сединою волосами. Он очень гладко выбривал щеки, так что походил на «американца с картинки». Поборник технического прогресса и медицины, отец одним из первых отказался от допотопной бритвы и стал пользоваться современными и «практичными» лезвиями «жиллетт» и машинкой «аллегро» («Шведская!» — произносили мы с большим почтением) для их заточки; кроме того, он был ярым поклонником радио (старинного радио с лампочками и громкоговорителем), кино и фотографии, а также питал расположение, но уже более умеренное, к шведской гимнастике, в те годы входившей у нас в моду. Обо всем этом свидетельствует снятый им фильм, а также фотографии преподавательницы гимнастики. Что вы, что вы, никакого тренировочного костюма: платье до щиколоток, длинные бусы, белый стоячий воротничок и высокая прическа — словом, настоящая «мисс», строго следящая за нашей смешанной «командой» из восьми братьев и сестер, да еще двух кузин и двух кузенов в придачу.

Еще одна фотография: отец за фотоаппаратом — складная гармошка с наброшенной черной тряпкой. Сделав снимок, он немедленно бежал в лабораторию, оборудованную им самим в подвале, колдовал там при свете красной лампочки над кюветами и бутылями с проявителем и закрепителем, чтобы через некоторое время торжественно показать нам фотографию или, в случае неудачи, попытаться сделать ее еще раз.

Странно, я веду рассказ так, словно уже тогда, в далеком детстве, чувствовал и понимал все это, хотя на самом деле мои воспоминания — только археологические раскопки, воссоздание прошлого по документальным свидетельствам и рассказам очевидцев, моих братьев.