Зеркальная комната

Вот истинная цель моего затворничества, и неважно, вернусь я домой с книгой или без нее, с планом или без оного. Поэтому все то, что говорил святой Павел о любви, я хотел бы сказать о радости:

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а радостине имею, то я медь звенящая и кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всякую веру, так что могу и горы переставлять, а не имею радости, то я ничто. И если раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а радостине имею, нет мне в том никакой пользы» [42].

А теперь поужинаем.

И если обстоятельства позволят, то и порадуемся.

12

Вторая суббота в Вальнове. Хотя первую можно не считать — это был день приезда, к тому же всю ночь я работал, утром встал совершенно разбитый и в воскресенье с трудом пришел в себя.

Но сегодня я радуюсь жизни.

Потому что выспался (девять часов сна — настоящий рекорд!), хорошо позавтракал и набил трубку. Только вот погода меня совершенно не радует. Хороший хозяин в такой день собаку не выгонит. Впрочем, раз уж я решил довольствоваться тем, что есть, с погодой тоже придется смириться.

Вчера я имел удовольствие долго беседовать с автором моей будущей книги (которая, можно сказать, почти готова). Судя по тому, что он рассказал (бедняга постоянно сбивался, его прямо-таки распирало от множества идей), так вот, судя по нашему разговору, на этот раз ему удастся написать нечто достойное внимания, добиться успеха, короче, если судьба не отвернется, он создаст настоящий шедевр. Однако я прямо сказал ему: «Не торопись, не нужно импровизаций, замысел должен отлежаться в голове. Если семь лет ты ничего не писал, можешь подождать еще пару месяцев».

На самом деле я уверен: книга получится и будет иметь успех. Вчера мне приснилось, как главная героиня — она безумно похожа на одну фотографию Сарры, где сестра держит в руках огромную куклу, — гуляет по лугу недалеко от нашего дома в Вальнове, вместе с преподавательницей шведской гимнастики, той самой, которую отец снял в любительском фильме. Девочка жевала листочки клевера («медовой травы», как мы называли их в детстве), а учительница строго выговаривала ей: «Сарра, немедленно выплюнь эту траву! Кто знает, какие грязные животные здесь ходят!» Однако эта милая история может только повредить мне. Искушенный читатель, заранее угадав все сюжетные ходы, сразу заподозрит неладное. Если восьмилетняя девочка жует сейчас «медовую травку», значит, через десяток лет очаровательная девушка… ну, к примеру, найдет на том же поросшем клевером зеленом лугу свою умирающую бабушку — упрямую старуху, носившую платье с рюшами и кружевной чепец.

К примеру. Впрочем, пример неудачен, в нем нет ничего забавного.

Что ж, сам виноват, торчу в Вальнове совершенно один из-за собственного сумасбродства, уныло смотрю на серое небо и кисну, тогда как в Женеве субботнее утро — самые радостные часы недели. По крайней мере так было раньше. Утром дети отправлялись в школу, а мы с Аделой шли пешком в ближайший магазин, торопясь успеть к открытию — к восьми утра, с огромной сумкой и бесконечно длинным списком покупок: еда на два дня (в воскресенье у нас обедал сын с женой), торт на субботний вечер, булочки на завтрак и пирожные к воскресному чаю.

Мы выходили в любую погоду — в дождь и в снег — и даже радовались холоду: ведь, вернувшись домой, можно выпить горячего кофе, уютно устроившись в гостиной, а потом приняться за работу. Только в этот день и в этот час мы пили кофе вдвоем, без детей, но беседовали именно о них о семейных делах, строили планы на будущее (определяли цели и задачи, как говорят у меня на службе).

Субботнее утро, кофе в гостиной, планы на будущее… Мне вдруг захотелось ущипнуть себя и проснуться, но тут я вспомнил: ну конечно, это было раньше! Последние месяцы, начиная с осени, вроде бы ничего не изменилось — мы все так же ходили за покупками, пили кофе в гостиной, но машинально, по привычке, пытаясь сохранить видимость нормальных отношений, скрыть от самих себя, что с нами что-то творится. Только ни о чем не думать, не принимать никаких решений! Мы, давясь, глотали кофе, торопливо, в полном молчании, иногда перекидывались парой слов о погоде, последней авиакатастрофе или о моей работе, но ни разу не заговорили о наших заботах и проблемах.

Правда, однажды, когда пауза в содержательной беседе «о погоде» слишком затянулась, я, словно на мгновение выглянув из своей улиточьей раковины, вдруг увидел Аделу, увидел совсем по-другому. Мне показалось, будто она тихо плачет.

Но нет, она не плакала, по крайней мере на глазах ее не было слез.