Зеркальный человек

Доказательством тому стали его последние слова, загадочный шепот, прежде чем он сорвался с крыши.

Те несколько секунд изменили Йону.

И с каждым днем ощущение, что он изменился, делалось все сильнее.

Чувствуя пустоту в душе, Йона посмотрел на зажатый в руке телефон и набрал еще один номер — номер, который, как он думал, ему больше не пригодится. Поговорив, он вышел из квартиры.

В Веллингбю Йона вышел из метро в жаркий предвечерний воздух. Надел солнечные очки и наискосок пересек выложенную брусчаткой, украшенную белыми кольцами площадь.

В центре расположились невысокие здания — рестораны, продуктовые и ювелирный магазины, табачный киоск и игровой салон.

С газетных страниц смотрело лицо Мартина; заголовки кричали, что Палач схвачен.

Иногда Йоне казалось, что быть полицейским — все равно что одиноко брести через залитое кровью поле боя.

Останавливаешься перед каждым телом и пытаешься прочувствовать страдания жертвы, постичь жестокость убийцы.

Возле церкви современного вида курили какие-то парни в пляжных шортах.

Миновав две высотки, Йона остановился у дома на несколько квартир с фасадом, походившим на кусок грязного поролона.

Такого же цвета были стены тюрьмы в Кумле.

Йона посмотрел на зарешеченные окошки над самой землей. Занавески задернуты, но все равно видно, что в квартире цокольного этажа горит свет.

Йона нажал на кнопку домофона.

— Лайла, это я, Йона.

Зажужжал замок, и Йона шагнул в подъезд. На лестнице сидел и спал какой-то человек с небритыми ввалившимися щеками, горловина его футболки намокла от пота. Когда хлопнула дверь, человек открыл мутные глаза с расширенными зрачками и посмотрел на Йону.

Йона спустился по лестнице к подвальной двери, подпертой шваброй.

Он убрал швабру. Дверь у него за спиной захлопнулась тяжко, как сейфовая.

Йона спустился еще и вошел в просторное помещение. Бетонные стены выкрашены светло-желтой краской, на полу пластиковое покрытие.

Пахло моющим средством и мусором.

Лайла работала учительницей в летней школе. Сейчас она сидела за компьютером и проверяла контрольные по химии.

Ей было под семьдесят. Седые, свинцового оттенка волосы коротко острижены, щеки в морщинах, под глазами темные полукружья. Черные кожаные штаны в обтяжку, розовая рубашка.

У внутренней стены стоял старый диван-кровать. Разложенный диван был прикрыт плотным зеленым полиэтиленом.

За шторами, прикрывавшими расположенные под самым потолком окошки, едва угадывался внешний мир.

На полу стоял пластиковый контейнер с остатками суши и палочками для еды.

Скрипнуло компьютерное кресло. Лайла полуобернулась и посмотрела на Йону спокойными светло-карими глазами.

— Хочешь начать по новой? — спросила она.

— Да. Наверное.

Йона повесил пиджак и наплечную кобуру с пистолетом на крюк.

— Ложись.

Йона подошел к дивану, поправил коричневые вельветовые подушки под полиэтиленом, постелил сверху простыню, подоткнул края.

Лайла включила на кухне вентилятор, достала из шкафчика под раковиной ведро и поставила его у дивана.

Йона сбросил ботинки и лег на простыню, под которой зашуршало покрывало.

Лайла поставила на столик рядом с Йоной зажженную масляную лампу с жестяным конусом-воздуховодом.

— У часовщиков было получше. — Йона натянуто улыбнулся.

— Здесь тоже хорошо, — ответила Лайла и вернулась на кухню.

Из кухонного шкафчика она принесла целлофановый пакет и села на край разложенного дивана. Компьютер перешел в спящий режим, и теперь комнату освещала только масляная лампа. Рваные тени протянулись по стенам, на потолке дрожало маленькое солнце.

— У тебя боли? — спросила женщина, глядя Йоне в глаза.

— Нет.

Йона уже давно не обращался к Лайле. Обычно он сам справлялся и с горем, и с болью, анестезия ему не требовалась. Но сейчас он не знал, как понять и принять тот факт, что он изменился. Йона не хотел признавать перемены, но знал: перемена свершилась, и Люми видела, как она произошла.

Чаша трубки являла собой закопченный шарик размером с лайм. Лайла внимательно осмотрела ее и закрепила на чубуке из березового корня.

— Мне нужно расслабиться. И все, — прошептал Йона.

Лайла покачала головой, развернула целлофан, в который был завернут бронзового цвета опиум-сырец, и отщипнула от комка.

Йона поправил подушку, лег на бок и попытался разгладить под собой покрывало.

Он понимал: мир, в котором он обитает, настолько изменил его, что он не сможет оставить его даже ради дочери.

Она смотрит на меня как на часть силы, что хочет блага, но совершает зло, подумал Йона.

А может быть, желание измениться ничего не значит. Может быть, я просто часть злой силы.

Йона попробовал лечь удобнее.

Чтобы понять, что правильно, а что нет, ему требовалось выйти за пределы себя.

Лайла скатала в пальцах липкий шарик, насадила его на черную иглу и разогрела над масляной лампой. Когда шарик размягчился, она вдавила его в маленькое отверстие чаши и сплющила края.

Осторожно вытащила иглу и протянула трубку Йоне.

С тех пор как Йона повадился ходить к Лайле, он слабел с каждым днем, с каждой новой трубкой. Он сам чувствовал, как жизнь вытекает из него, но остановиться не хотел.