Зеркальный лабиринт

Куда-то ехали. В черноту. Автомобиль начал вздрагивать на кочках. Бездорожье.

– Костика случайно, говорил же тебе, – сказал Прохоров. – Меня самого совесть мучает. Не надо было так, понимаю…

– Но ведь не только Костика. И еще много кого. Думаешь, я не в курсе? Все твои дела через мои руки прошли. Вот через эти самые руки!

Прохоров тоскливо посмотрел на кожаную обивку потолка.

– Сколько раз тебе повторять? Бывают, бывают случайные смерти. Но они неизбежны в общем водовороте жизни. Это не я, это судьба такая.

– Ага. Скажи.

– Судьба, – повторил Прохоров. – Она, родимая.

Помолчал, разглядывая собственное отражение в окне. Пробормотал:

– Извини, но я должен буду сделать так, чтобы ты исчез.

– Не удивлен, – отозвался Ефимыч. – У тебя всего два варианта. Либо убьешь, либо нет. Ты же на юриста учился, мозгов на подсчет хватит.

– В первом случае, я дам всем им понять, что со мной шутки плохи. Взбесившихся овец в стаде убивают. Но если оставлю тебя в живых, всегда будет возможность выжить.

– Какая же?

– Кто скажет, что ты хороший судмедэксперт? Кто не плюнет в тебя, когда посыплются обвинения в том, что ты много лет ставил неправильные диагнозы? – Прохоров заулыбался: противно, едко. – Тоже неплохой вариант, а? Сто лет гнилой карьеры – и никто не поверит, что ты решил сыграть честно. Тем более, что на столе родственник. Может, ты его сам завалил, а меня решил подставить? Честный предприниматель Прохоров попал под следствие ввиду помешательства главного судебного эксперта. Так и вижу заголовок!

Ефимыч подобрался и ударил Прохорова в висок. Целился в глаз. Потом ударил еще раз, и еще – пока Прохоров не извернулся и не ответил метким ударом в челюсть. Зубы клацнули, перед глазами поплыло.

Взвизгнули тормоза, и Ефимыча швырнуло на спинку переднего сиденья.

– Доигрался! – рявкнул в ухо Прохоров. – Потому что не надо жалости, не надо всех этих закулисных игр! Пусть дело заводят, пусть копошатся там, в области, все равно им ничего не накопать. Потому что не ты один такой был, Ефимыч. Не только твои подписи везде стоят. Люди вокруг не просто стадо. Они – рабы. А рабов никто никогда не оправдывает.

– Так, может, с меня все и начнется? – пробормотал Ефимыч. – Ведь кто-то же должен… начинать бороться.

– Герой нашелся.

Прохоров открыл дверцу, взял Ефимыча за воротник и выволок на улицу. Стояли в поле, далеко за поселком, у подножья леса.

Ефимыч высвободился.

– Можно, я сам? – отряхнулся и расправил плечи.

Слева, на горизонте, мигала и вздрагивала полоска света. Над головой раскинулось глубокое звездное небо. И прохладный осенний ветер взъерошил седые волосы.

Из машины выбрался водитель. В руках он держал лопату и сверток брезента.

Было совсем не страшно. Даже, наоборот, интересно: а что же дальше?

– Думаешь, мне будет приятно? – спросил Прохоров.

– Думаю, да.

– Ошибаешься. У меня тоже есть совесть. Я тоже иногда плохо сплю по ночам. Я приезжаю на похороны людей, чтобы попросить у них прощения. Сижу и молюсь. Даже молитву выучил наизусть. Может, поможет. Может, зачтется.

– Не льсти себе, – отозвался Ефимыч.

Прохоров опустил руки в карман.

– Беги, – сказал он.

– Герои не бегают, – отозвался Ефимыч и подумал, что ему больше нечего добавить..

♀ Снег

Снег так и не пришёл.

Напугал колючей ледяной крупой в конце сентября, в октябре по морозцу слегка отполировал город метелями, а потом начал постепенно сдавать позиции под напором неурочных оттепелей. В ноябре его следы встречались ещё в гулких дворах-колодцах и за гаражами – рыхлые островки, слежавшиеся по-весеннему сероватые пласты…

А затем и того не стало.

Аккурат к зимнему солнцестоянию и вовсе хлынули дожди. Грязные улицы вновь расцветились зонтиками, а нарядная ёлка напротив универмага накренилась, брезгливо отдёргивая лапы от глубоких луж.

– Солнца, солнца мне, – бормотала Мира в обеденный перерыв, наблюдая, как сливаются далеко внизу два людских потока, две улицы, и текут от угла к метро. С восьмого этажа лиц было не различить, только белёсые пятна. – И сугробов. Чтоб сверкало, переливалось…

В такие моменты она обычно закрывала глаза, представляя белый-белый тротуар, яркие гирлянды и еловый запах. И иногда – очень редко – верила, что это наяву.

Раньше, когда в архивном отделе работало пять человек, тоскливо пялиться в окно было некогда. И комната с четырёхметровыми потолками не казалась чудовищно пустой. Обеденного перерыва едва хватало, чтоб наскоро перекусить бутербродами и выпить целый термос оглушительно крепкого кофе, обмениваясь новостями и слухами. Но в прошлом году грянул кризис, и под очистительную метлу начальства попала сперва глубокая пенсионерка Нина, специалист по всем мыслимым архивным вопросам, затем мастера-реставраторы Ван Петрович и Сэр Борисыч – надо полагать, потому что и у них цифра в паспорте близилась к пугающей. Умница Тина, леди с идеальной памятью на сроки и цифры, машинистка от Бога, оценила масштабы катастрофы и ретировалась в декрет.