Зеркальный вор

— Художник родился в Бассано-дель-Граппа, — говорит он, — и пошел по стопам своего отца, Якопо, который прославился идиллическими пейзажами вроде этого. Многие знатные семьи нашего города желают иметь на стенах палаццо картины с видами своих сельских поместий на материке — кстати, дающих немалую часть их доходов. Если вы бывали во дворцах наших нобилей, вам наверняка попадались на глаза полотна старого Якопо.

Сенатор перебирает разложенные на столе инструменты, находит увеличительное стекло и, приблизившись к картине, смотрит сквозь лупу на кентавра в облаках.

— Вскоре после большого пожара во Дворце дожей Франческо — так зовут автора этой картины — переехал в наш город и открыл здесь мастерскую. Большой совет доверил мне руководство реставрацией дворца, и я привлек к этому делу Франческо. Мне виделись в нем задатки великого живописца, какого этот город не знал с тех пор, как чума забрала у нас Тициана. Но этим задаткам не суждено было всецело воплотиться в жизнь. Кто теперь может с уверенностью сказать, прав ли я был в своих ожиданиях? Или я всего лишь мечтатель, который забивает себе голову подобными вещами, вместо того чтобы думать о постройке новых галер, о вооружениях, фортификации и прочих насущных нуждах Республики?

Гривано следит за хрустальной лупой, которая перемещается вдоль поверхности картины.

— Наделенный властью должен соответствовать образу властителя, — говорит он. — Во всяком случае, такую мысль внушает нам один флорентийский канцелярист.

Контарини усмехается.

— Я часто говорю себе то же самое. Кстати, тот же даровитый флорентиец советует не доверять людям, мечтающим об идеальных республиках, которые никогда не существовали в реальности. Эти глупцы — как там у него сказано? — столь терзаются мыслями об огромной дистанции между тем, как мы живем, и тем, как мы должны бы жить, что отвергают действительное ради должного и таким образом навлекают погибель на себя, на свои семьи и на свое государство. Временами я подозреваю, что и мое место как раз среди таких глупых мечтателей. Впрочем, я этого нисколько не стыжусь.

Увеличительное стекло продолжает свое движение над холстом: зеленые облака, красные яблоки, флегматичные бурые коровы…

— Что с ним случилось? — спрашивает Гривано.

— С кем?

— Я о художнике, сенатор.

Контарини выпрямляется и протирает лупу рукавом.

— Вопреки наставлениям своего отца, Франческо примкнул к группе просвещенных молодых нобилей — политически агрессивных, нетерпимых к папскому диктату, стремящихся овладеть тайными знаниями. Эта молодежь принципиально расходилась во взглядах с большинством знатных вельмож, которые, в свою очередь, обеспечивали заказами благосостояние его семьи. Так возник внутренний конфликт, который не давал покоя Франческо — при его и так уже слишком беспокойной натуре. Сейчас, после всего случившегося, можно с уверенностью сказать, что он страдал неким душевным расстройством. По словам его несчастной супруги, он уверовал в то, что его все время преследуют сбиры Совета десяти, исполненные самых ужасных намерений. Они якобы использовали против него какую-то демоническую магию, с ее помощью вторгаясь в его сны, уничтожая или изменяя его воспоминания. По крайней мере, так заявила его жена. Однако я не исключаю, что он просто-напросто искал избавления от этого мира. Такое порой случается — и случалось во все времена — с людьми определенного склада. Как бы то ни было, примерно полгода назад Франческо выбросился на мостовую из чердачного окна своего дома. В результате падения он не погиб, но получил столь тяжкие увечья, что, несмотря на все старания нашего друга, дотторе де Ниша, он по сей день остается прикованным к постели и неспособным выполнять даже простейшие действия. Вскоре после того Господь в своей бесконечной милости ускорил естественный ход вещей и даровал вечный покой разбитому горем старику Якопо. И, судя по всему, Франческо в ближайшие дни отправится вслед за своим отцом.

Гривано еще раз внимательно изучает картину, словно где-то в ней должен быть скрыт намек на безумие автора, однако ничего такого не находит.

— Надо полагать, страхи художника не имели под собой никаких оснований? — говорит он.

— Вы о сбирах? — Контарини мрачно улыбается. — Или об этих демонических вторжениях в его сны?

— Я имел в виду сбиров.

Сенатор поднимает брови, качает головой и смотрит мимо собеседника.

— Я наводил справки, — говорит он, — поскольку в качестве его главного покровителя осознаю свою долю ответственности. Свидетельства его супруги представляются маловероятными, хотя — с учетом известных умонастроений молодых приятелей Франческо — их нельзя совершенно сбрасывать со счетов. Инквизиторы утверждают, что им ничего о нем не известно. Ночная стража также заверяет в своей непричастности к этому делу.

— А Совет десяти?

Контарини хлопает ладонями, сложенными чашечкой, как будто ловит пролетающую муху, а потом смыкает ладони плашмя и медленно трет их друг о друга.