Зеркальный вор

Палочка, размешивая коричневую субстанцию, позвякивает о края чаши. Это напоминает звук церковного колокола, погожим днем далеко разносящийся над спокойным морем.

— Минуту назад вы говорили о двух важных целях, — напомнил Гривано.

Тристан кладет палочку на стол и тяжело вздыхает.

— Надеюсь, вы простите меня за неуклюжую скрытность, — говорит он. — Я часто испытываю затруднения, пытаясь говорить о совершенно естественных вещах. Или о самых обычных человеческих чувствах.

— Полагаю, речь идет о Перрине.

Тристан вскидывает на него глаза, в которых читаются смущение и радостное облегчение.

— Ах! Я завидую вашей интуиции, Веттор, и очень ей благодарен. Как вы верно догадались, я люблю эту девушку. Но поскольку она принадлежит к знатному роду, а я являюсь тем, кем являюсь, наш брак никогда не будет разрешен во владениях Республики. Поэтому мы решили бежать.

— Думаете, в Амстердаме к вам отнесутся благосклоннее?

— Вряд ли там будет хуже, чем здесь, друг мой.

На ободе, окаймляющем жаровню, подвешены разные кочегарные принадлежности. Гривано берет кочергу, помешивает угли и с помощью небольшого совка начинает загружать нижнюю камеру атанора. Медленно работая мехами, добивается ровного горения углей. Берет со стола пузатую хрустальную колбу. В процессе перемещений его озаренное пламенем лицо на мгновение появляется в зеркале-талисмане. Гривано невольно вздрагивает: в этом отражении ему вдруг почудился демон, принявший облик своего нечестивого заклинателя. Снаружи, за темным зданием церкви, на набережной мелькают огоньки мальчишек-фонарщиков.

— А какова ваша вторая цель? — спрашивает Гривано.

Тристан пожимает плечами, переливая субстанцию из чаши в хрустальную колбу.

— Продолжение моих исследований, — говорит он. — Когда мы в последний раз общались в палаццо Морозини, я сказал вам, что хочу изучать оптические явления, сопутствующие Великому Деланию. Сейчас мне для этого недостает ресурсов, а в этом городе крайне сложно пополнить недостачу такого рода. Мне нужен свободный доступ к мастерам-зеркальщикам. И в Амстердаме я буду иметь такой доступ.

Гривано наблюдает за тем, как Тристан крепит колбу к нисходящей трубке стеклянного аламбика. Искусно сделанные приборы настолько чисты и прозрачны, что визуально растворяются в пространстве, и заметить их можно только по огням свечей, которые они отражают. Аламбик напоминает формой маску чумного доктора. Гривано улыбается; его веки сонно тяжелеют.

— Обиццо рассказал мне о вашем новом плане побега, — говорит он. — Доплыть до трабакколо. Изобразить посадку на судно, а потом отплыть уже переодетыми. Вы действительно думаете, что это сработает?

— А у вас есть причины думать иначе?

— Если Совет десяти знает, каким судном вы хотите воспользоваться, сбиры будут ждать вас в лагуне. Или устроят засаду на борту трабакколо.

— О судне они знать не могут, — говорит Тристан. — Не считая членов команды — которым не сообщили, кто будет их пассажирами, — никому в этом городе, кроме меня, не известно название поджидающего нас судна.

— Наркису оно было известно, — говорит Гривано. — А также агентам Моголов, с которыми он поддерживал связь.

Тристан приступает к загрузке верхней камеры атанора. Он устанавливает колбу в ванночке с песком и размещает ее на полке над набирающими жар углями.

— Наркис бин Силен действовал в одиночку, — говорит он. — Даже его соседи по Турецкому подворью ничего не подозревали. А его могольские друзья находятся не здесь. Скорее всего, они ждут его в Триесте.

— А вы уверены в том, что перед смертью он не сознался?

— Да, я в этом уверен.

— И на чем же основана такая уверенность, Тристан?

— Я был свидетелем смерти Наркиса бин Силена.

Тристан осторожно убирает руки от своего стеклянного сооружения, удостоверяясь, что оно достаточно устойчиво. Затем регулирует высоту поддона, на котором лежат горящие угли. На Гривано он не смотрит.

— Я его не убивал, — говорит Тристан. — Хотя при необходимости сделал бы это без колебаний. Но он сам осознал пределы возможного. Я объяснил ему, кто я такой. Он меня понял. После этого он самолично затянул петлю на своей шее и повесился под мостом Мадоннетта. Потом я обрезал веревку, и его тело поплыло по каналу. Что и говорить, такой конец не назовешь счастливым, Веттор. Но в противном случае конец его был бы куда более ужасным.

Гривано смотрит на гладкое лицо своего друга, залитое оранжевым светом. Он не знает, насколько можно верить Тристану. Хотя имеет ли это сейчас какое-то значение?

— Если Совет десяти не знает, на какой корабль мы сядем, — говорит Гривано, — тогда стоит ли разыгрывать этот спектакль с переодеванием? Никто все равно его не увидит.

Тристан все еще возится у цилиндрической печи, хотя все необходимые процедуры уже выполнены.