Зеркальный вор

Постоялый двор на улице Сан-Бернардо: здесь всегда полно людей днем, но тихо в ночные часы, на входной двери нет запоров, а лестница в комнаты постояльцев наверху ведет сразу из прихожей. Вдова-хозяйка если и услышит его шаги, то вряд ли запомнит, в котором часу это случилось. Уже в своей комнате, задвинув засов, он прикладывается лбом к поверхности двери и глубоко дышит, ожидая, когда успокоится сердцебиение. Потом зажигает керамическую лампу на столике, вешает одежду на крючки рядом с кроватью и развязывает свой кошель.

Две понюшки базилика снимают напряжение, но спать нельзя — ему скоро возвращаться в Риальто. Он проделывает несколько гимнастических упражнений, которым обучился во дворце Топкапы, а потом ломает восковую печать на письме Серены к Тристану. Развернув толстую тряпичную бумагу, обнаруживает внутри еще одно письмо с такой же печатью и откладывает его в сторону. Затем расправляет внешний лист и держит его над огнем лампы, пока на бумаге не проступают письмена.

26

Промозглый ветерок гонит клочья тумана над лагуной, открывая вид на колокольню Сан-Микеле правее высокого носа гондолы. Помимо Гривано, в лодке лишь два пассажира: молчаливые тирольские купцы со свертками, крепко зажатыми между коленей. Гондольер не в настроении петь; периодически он перестает грести, чтобы прочистить нос и поплотнее запахнуть куртку, ежась от утренней прохлады.

У Гривано также намечается насморк и побаливает горло — сказывается бессонная и беспокойная ночь. Таких ночей за последний год у него было множество: недавнее трудное путешествие, а перед тем долгие бдения над книгами и манускриптами при подготовке к диспуту о Галене с напыщенными ректорами, которые читали «Канон» Авиценны только в переводе и не читали ар-Рази вообще. Очень часто рассвет заставал Гривано за столом перед грудой книг или в его крошечной лаборатории при завершении сложного алхимического эксперимента; после чего он тер воспаленные глаза, накидывал плащ и выходил на прогулку среди овеваемых утренним бризом колоннад Болоньи с таким чувством, словно ему вот-вот удастся найти способ остановить время и освободиться от мирской суеты. Приятно было сознавать, что никто из окружающих не ведает о результатах его сегодняшних трудов — о том, каким образом он распорядился очередным днем, который для него все еще продолжался, тогда как для них уже стал рутинным прошлым. Но у этого, конечно, была и оборотная сторона. Глядя на гладкие лица студентов вдвое моложе его, спросонок спешащих на лекции, Гривано покусывал губы и не без чувства досады размышлял о своей фатальной чуждости их миру: под стать пауку на распустившемся цветке или подкинутому в гнездо кукушонку.

Белые вспышки сквозь туман по правому борту: это машет крыльями цапля. Через секунду Гривано видит уже десятки этих птиц, свивших гнезда на старых ивах в восточном конце островка Сан-Кристофоро. Время отлива: покрытые тиной камни выступают из воды на отмелях, тяжелые запахи моря наполняют воздух. Гривано подносит к лицу платок, пропитанный мятной эссенцией, и наблюдает за тем, как двое рыбаков неподалеку вытягивают из воды свои ловушки. Когда он снова поворачивает голову по ходу движения лодки, перед ним уже высятся квадратные угловые башни Арсенала.

Пассажиры выбираются на причал. Тирольцы спешат на юг, синхронно закинув на плечи одинаковые свертки. Гривано отходит в сторону и провожает их взглядом, а гондольер, шмыгая носом, уже торгуется с новыми клиентами. Туман рассеялся окончательно, и над горизонтом зависли снежные шапки альпийских вершин, как известковые пробелы на облупившейся старой фреске.

Запах кипящей смолы из Арсенала подавляет миазмы отлива, и Гривано прячет платок в карман. Столбы белого и черного дыма поднимаются вертикально вверх призрачными собратьями новой колокольни Сан-Франческо-делла-Винья, во многом повторяющей свою сестру на главной площади: потоньше и чуть пониже, но с такой же острой пирамидальной крышей, уже успевшей пострадать от молний. Прикрывая глаза козырьком ладони, Гривано оглядывает колокольню и замечает, что окна в ее стене, выходящей к Арсеналу, заложены кирпичом. «Чтобы не давать обзор шпионам», — догадывается он. Ибо Гривано и его сообщники — наверняка не единственные иностранные агенты, строящие козни против Совета десяти.

В начале долгого пути до Риальто он старается шагать помедленнее — чтобы следить за обстановкой, не выделяясь из толпы, — но это ему не удается. Все сильнее болят голова и шея, а карнавальные маски на лицах прохожих выглядят все более зловещими; и вот он уже несется вперед, практически не замечая ничего вокруг. Когда он переходит по мостику один из нешироких внутренних каналов, со дна вдруг, шумно пузырясь, поднимается выброс газа. Внезапный позыв к рвоте вынуждает его остановиться и перегнуться через каменную балюстраду. Пятно черного ила расплывается на изумрудной поверхности воды, и Гривано думает о Верцелине где-то на дне лагуны, с каменным грузом в ногах. По крайней мере, он обрел покой. Никакие снадобья ему бы уже не помогли.