Зеркало

– Как что, простите? – усмехнулся в усы Андрей Николаевич.

– Ну, эпос, такое цельное гармоничное произведение… Широкие проспекты по 120 метров, уходящие вдаль от центра к периферии, радиальные кольца, как кольца у среза дерева, много, чтоб удобней было транспорту. Новые проспекты – Новоарбатский, Новомясницкий, улица Горького, Ордынка. Еще обязательно будет цветной асфальт! Это мое предложение! Представляете, как будет живо и красиво? На Красной площади будет красный асфальт, на Пятницкой, скажем, синий, на улице Горького – зеленый. Будет легче гостям столицы находить дорогу, а москвичи станут веселее жить! Ведь как говорит товарищ Сталин: «Жить стало лучше, жить стало веселей!» На каждой площади величественные дома, украшенные барельефами, скульптурными группами и световыми рекламами, фонтаны и деревья, много деревьев, чтобы гражданам легко дышалось… – мечтал Иннокентий, изредка сглатывая слюну, которая вырабатывалась от избытка чувств и грез.

Лизочка влюбленно смотрела на великого ведущего архитектора и видела все то, о чем говорил Кеша, а что он не говорил, то она додумывала сама: вот идут они, рука об руку, два молодых советских человека, мимо громадного Дворца Советов, на вершине которого, где-то в облаках, фигура вождя, Владимира Ильича Ленина, огромная такая фигура, внушительная, чтобы отовсюду было видно! Привиделась почему-то зима, идут, значит, они по блестящему снегу, раскрасневшиеся, счастливые от того, что живут в такой великой стране, у них пар изо рта, она поскальзывается, а Кеша поддерживает ее под руку. Направляются они к набережной, куда приходят отдыхать все трудящиеся, уставшие после трудовой недели. Набережная одета в гранит, широкая лестница ведет вниз, к реке, скованной льдом. Лизочка так увлеклась своими фантазиями, что почти не слышала восторженного голоса жениха. «Мы будем жить в самой лучшей стране», – говорил в это время он, а она продолжала смотреть свой «фильм» – значит, идут они к реке, которая вся скована толстым льдом, а по гранитным ступеням вместе с ними спускаются оживленные толпы народа, и слышится припев любимой песни:

Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет.
Кто весел – тот смеется,
Кто хочет – тот добьется,
Кто ищет – тот всегда найдет!

И они с Кешей подпевают, друг другу улыбаются, и все вокруг в едином порыве, в добром настрое!

За разговорами просидели допоздна. Гриша уже ушел домой, пообедав и заодно поужинав наконец. Ушел и Иннокентий, поблагодарив за прекрасный ужин и приятную компанию.

Пока Лизочка мыла на кухне посуду, жених подвергался строгому обсуждению.

– Балабол он, конечно, Сонюшка, балабол как есть, может, зубы Лизочке заговорил, ты же знаешь, как это бывает…

– Уж мне ли не знать, Андрюшенька? – игриво глянула она на мужа. – А кто мне зубы тогда на даче заговаривал, а? Надо, кстати, съездить туда, совсем дом забросили, нехорошо это. Так что не осуждай, дело молодое, мимо такой красавицы, как наша, грех пройти и не обернуться. А так парень видный, при деле, и при хорошем деле, – подытожила Софья Сергеевна.

– Ну, может, ты и права… – вздохнул Андрей Николаевич. – Сына его только жалко, без матери остался. Почти всю семью стереть, как так… Вот время нам досталось, Сонюшка, беда…

– За что его жену расстреляли?

– За отца, военным шпионом оказался, по словам Иннокентия. Вот всю семью и под нож. Хорошо, что хоть ребенка пощадили, – вздохнул Андрей Николаевич. – Отогреем, даст бог. – Он встал, обнял жену и прикрыл глаза. – Какое счастье, что ты есть у меня…

Так и стояли они, обнявшись, посреди комнаты, думая каждый о своем, не зная, что ждет их завтра.

Зеркало отражало их, обнявшихся и замерших в свете тусклой люстры так, что лиц не было видно, темнели одни лишь силуэты. Оно не только отражало, но и по-своему видело их: в седоватой, чуть вязкой курящейся дымке, как будто кто-то или что-то бесстрастно наблюдает за ними из глубины, откуда-то из потустороннего далека. Внутри зеркала вдруг что-то всколыхнулось, заметались рваные шелестящие тени, все больше и больше закрывая изображение, словно перечеркивая его, обгладывая по краям до тех пор, пока две сплетенные фигуры совсем не пропали в темноте.

День пятый

Прошло уже больше месяца с начала войны. Июль, достаточно жаркий и пыльный, вместе с уличными запахами проникал в комнату через приоткрытое окно. Пахло жженой резиной, раскаленной землей и страхом. Уже несколько ночей подряд Москву бомбили. Страх осязаемо висел в воздухе, липкий и тягучий, сжимающий сердце от любого звука и превращающий разумных людей в пугливых животных.