Зеркало

– Я за сыном, – просто ответила Зина, будто пришла в магазин купить чего-нибудь к обеду.

Она сильно изменилась за эти годы. Расплылась, обабилась, хотя была еще совсем не в годах, сильно подурнела. Раньше в ней была какая-то интересность и авантюрность, быстрота, смешливость и звонкость. И коса до пояса, и глаз с хитрецой, и ловкость в движениях, и смех, такой заразительный и необычный, что Гриша влюбился тогда, в вагоне метро на «Маяковке», именно в смех, не видя еще саму девушку. Смех был очень музыкальный, словно играли на волшебном инструменте, и в то же время совсем естественный, не наигранный, а льющийся из души. А потом оказалось, что душа-то трухлявая. Поначалу всё было как у людей: и свадьба шумная, и комната отдельная, и без скандалов, и забеременела Зина почти сразу. Но как Вовку родила, сразу решила, что долг свой природный отдала, хватит. Кормить отказалась, грудь перевязала, сына около года потютюшкала да и решила, что всё, достаточно. Стала Вовку чаще оставлять на мужа и уходить куда-то якобы в поисках работы. Вела себя странно, словно покосилось внутри у нее что-то, оборвалось с рождением этого ребенка, надломилось. Вылезли наружу скрытые повадки, припрятанные до случая. Чаще молчать стала, думала о чем-то своем, а смех ее распрекрасный и вовсе перестал слышаться. Однажды вообще не вернулась домой. День ее не было, два, неделю. Гриша забегал по милициям, больницам и моргам в поисках Зинаиды, когда, наконец, она прислала домой дней через десять немногословную телеграмму: «Уехала в Ленинград тчк не вернусь тчк Зина».

Но вот вернулась.

– Я за сыном, – повторила Зинаида. – Добром не отдадите, судом отобью.

– Ты хоть помнишь, как сына-то зовут? – спросил Гриша. – Вроде матерью называешься.

– Да уж конечно, другой мамки у него не будет, это правда. Пожил с вами, теперь мой черед. Нужен он мне, люблю я его!

– Так нужен или люблю? – спросил Аркадий Андреевич.

– А вы к словам, товарищ, не цепляйтесь, – огрызнулась Зинаида. – Люблю, он мне сын родной. Нужен, скрывать не стану. Надо хозяйство поднимать. Под Псковом дом у меня. Одна не справляюсь, а у меня две дочки еще, близняшки.

– Так ты сына в батраки, что ли, зовешь? – сказала Софья Сергеевна. – Сама и спроси его, вот он тут, знакомься. Володей звать. – Она тронула Вову за руку и вывела из-за своей кровати. – Вот, Вовочка, это мама твоя, Зина. Ты большой уже, скажи, хочешь ли поехать к ней жить?

Володя поджал губы, словно от обиды, и снова сел на кровать рядом с прабабушкой, вдруг совсем по-детски обхватив ее и прижавшись к ней всем телом.

– Не отдавай меня никому, ну пожалуйста, не отдавай. Я буду себя хорошо вести, обещаю, – шептал он ей, всхлипывая.

– Зина, ты слышала? Ребенок не хочет, – сказала Ида. – Ты думала, что можно так прийти, забрать человека, будто он игрушка ненужная? Как тебе такое в голову пришло? Или научил кто?

– В любом случае, ты его спросила, он тебе ответил, – произнес Григорий. – Хозяйство поднимать мужика найди, а не сына десятилетнего пользуй. Не отдам, даже не мечтай. Что вообще за странный разговор? Будто ты нам в долг дала, а теперь его отдавать пора! Ты в своем уме?

– А я свои материнские права знаю и право имею! – взбудоражилась Зина. – Я предупредить вас хотела, что сына все равно отберу, по судам затаскаю, но своего добьюсь! Он мой, законный!

– Шла бы ты, Зинаида, тошно тебя слушать! – произнес Аркадий Андреевич, открывая дверь из комнаты в прихожую, будто стараясь выветрить застоявшийся воздух. – Разговор, как говорится, не пошел. Зря ты глупость эту бессмысленную затеяла. Сын и не знает тебя, не видел за эти девять лет ни разу! Ты думала, придешь, и тебе сразу ребенка на поводке отдадут? Как была дурная башка, так и осталась, уж извини меня.

Зина метнула колючий взгляд на Аркадия Андреевича, сделала несколько шагов от зеркала в сторону двери и вдруг бросилась к сыну и с шумом плюхнулась перед ним на колени:

– Сыночка, милый! Неужели ты меня совсем не помнишь? – Володя вздрогнул и отодвинулся от нее. – Я же мама твоя родная! Вспомни! Поедем со мной! Там хорошо, речка, ребята рыбачить научат, за грибами ходить будем. – Она цеплялась за него, обирала что-то на его кофте, отряхивала какие-то невидимые крошки со штанов и по-собачьи заглядывала в глаза. – Я ж души в тебе не чаю!

– Ну, хватит, Зин, хватит. Чтобы души не чаять, надо ее как минимум иметь, – сказала Софья Сергеевна. – Ты мне мальчишку совсем напугала, дрожит весь. И ведешь себя по-глупому. Он ведь не знает тебя, не знаком. Как пропала тогда, так Вова и лишился матери. А Гриша его выхаживал, когда тот болел, растил и любил. И за себя и за тебя. Зачем ты сейчас пришла? На что надеялась? Давай без скандала разойдемся. Ты к дочкам в Псков свой, а мы уж тут как-нибудь. Чужие мы тебе, совсем чужие.

– Чужие, точно, чужие! – вспыхнула снова Зина. – Вот и не стану я у чужих сына родного оставлять! Слышите? Не стану! По суду отберу! Наш советский суд во всем разберется! Он не даст мать в обиду! Попляшете еще у меня!