Зеркало для героев

— Ремонтники говорят, затевается что-то, — делится новостями Аникушка. — Они там к начальству ближе. Пополнение к нам поступило, говорят, по всему фронту. С Южного, которого, дескать, вообще больше нет.

— Как это больше нет? — подаёт голос Анка.

— Не знаю. Может быть, мы и вправду замирились с Китаем. А ещё вчера понаехали какие-то шишки, из живых. Выряженные чуть ли не в лунные скафандры. Суют носы во все щели. В общем, наверняка что-то затевается.

Я пожимаю механическими сочленениями. Новостями нас не балуют, да нам они, по большому счёту, и безразличны. Если ты давно умер, поневоле станешь безразличным к тому, что происходит в мире живых. Затевается, значит, затевается, мы тут для того и сидим, зарывшись в землю, чтобы участвовать в чужих затеях.

На следующий день на профилактику отправляюсь я. Сколько же траншей здесь отрыто, думаю я, пробираясь извилистыми петляющими ходами сообщения в тыл. А подземелий под ними ещё больше: бункеров, складов, штабов, убежищ. Прямо-таки город мёртвых, в буквальном смысле притом.

В тылу меня встречает Сержант, мы спускаемся в мастерские. Обыкновенно шумный и развязный, сегодня Сержант почему-то молчалив и серьёзен. Я смотрю на него — вёрткого, тощего, вдвое меньше меня ростом, в разы более подвижного и маневренного.

— Что-то не так, Сержант? — спрашиваю я.

Он не отвечает. Сержант один на шесть или семь боевых расчётов, воинской специализации у него нет — стандартный киборг-универсал. Интересно, за какие заслуги его в Сержанты произвели.

— Ты вот что, Андрей, — говорит Сержант, когда двери мастерской разъезжаются перед нами. — Будут что спрашивать, отвечай: всем, мол, доволен. Для твоего же блага, понятно тебе?

— Нет, — удивляюсь я. — Непонятно. С чего бы это меня стали спрашивать?

Сержант останавливается в дверях.

— Ратмирку утром списали, — говорит он.

— Какого Ратмирку? Как списали? Куда?

— Ракетчика. Подчистую списали. Работяги говорят, с ним потолковал штатский. И всё, спёкся Ратмирка. Ладно, пошли.

До вечера трое ремонтников обновляют мне износившиеся механические детали, затем меняют батареи. Я с ними почти не разговариваю, да особо и не о чем. Ремонтники такие же мертвяки, как и я, только почему-то угодившие вместо окопов в подземные мастерские.

На следующее утро я перемещаюсь в лабораторию. Здесь тестируют мои электронные модули, один за другим. Наблюдать собственное устройство на экранах довольно любопытно. В особенности впечатляют тянущиеся от черепной коробки по всему корпусу нейронные виброжгуты, похожие на расползающихся из норы змей.

Живой появляется, когда я уже полностью смонтирован, укомплектован и готов к отбытию. Наряд его напоминает мне не лунный скафандр, как Аникушке, а, скорее, водолазный костюм.

— Представьтесь, рядовой, — велит он.

Я называю своё прозвище, модель и перечисляю основные характеристики.

— Аннигилятор Андрей, — бубнит живой из-под похожего на водолазную маску намордника. — Скажите, аннигилятор, вы хотите жить?

Я подавляю внезапное желание его пристрелить. «Жить», неужели он не представляет, насколько этот глагол цинично звучит, когда речь идёт о таких, как я.

— Никак нет, — отвечаю я, справившись со злостью. — Я не испытываю несбыточных желаний.

— Я имею в виду существовать, — поправляется живой. — Если бы вам предложили прекратить существование, что бы вы ответили?

— Я не имею права, — заученно отвечаю я. — Пока идёт война, мой долг — защищать Родину. Я всем доволен, — поспешно добавляю я, вспомнив Сержанта. — Моё существование меня устраивает.

— Ну, а если война закончится? Как вы видите своё будущее после окончания войны?

— Никак не вижу, — честно признаюсь я. — На это у меня есть начальство.

— Хорошо, рядовой. Спасибо. Вы свободны.

* * *

— Андрей, — колесит ко мне Анка, едва я появляюсь на передовой. — Знаешь, я жутко рада.

— Чему рада? — автоматически переспрашиваю я.

— Да тебе же, дуралей. Я… Знаешь, я, наверное, соскучилась.

Будь у меня сердце, оно пропустило бы ритм, а может, наоборот, забилось бы сильнее. Ещё я, по-видимому, покраснел бы от удовольствия, будь у меня хоть что-нибудь, способное краснеть. Сейчас же вместо всего этого я испытываю странное, неведомое доселе и неуютное чувство.

— Что новенького? — превозмогаю это чувство я.

— Ничего. Ни одного инцидента за двое суток. Андрюша, ты бы сказал этому своему…

— Что сказал?

Анка не отвечает, и я, обогнув её, двигаюсь по траншее к тому месту, где застыл Аникей.

— Что тут у вас? — спрашиваю я. — Полаялись, что ли?

Десять минут спустя выясняется, что полаялись, и не раз. Что всякие фифы — такие же дохлячки, как остальные, но слова, видите ли, им не скажи. Что Аникушка не виноват, если у некоторых трупов отсутствуют не только половые признаки, но и чувство юмора. И что видал он таких напарниц там, где нам всем давно положено находиться — в гробу.

— Травит один за другим пошлые анекдоты, — жалуется Анка часом позже. — Озабоченный покойник — это что-то запредельное. У меня такое впечатление, что будь у него чем, он бы меня изнасиловал прямо тут, на позициях.