Зеркало для героев

— Я жду, когда жрецы зачтут Списки Осири, — сказал Аха. — Жду, когда они скажут, что ты должна стать моей. Жду тебя, Мересанк.

Она чуть помедлила, потом прижала свёрток к груди и ушла, не ответив.

Матери вошли к Мересанк перед сном, когда она уже смыла с лица дневные краски и сняла парик и одежды. Они сели на пол, скрестив ноги, и Мересанк послушно опустилась между ними. Матери смотрели на неё с любовью и беспокойством.

— Завтра огласят Списки, — начала та из матерей, что сидела справа.

— Мы уже знаем, — сказала вторая. — Уаджи из жрецов только что был у нас в покоях.

— Аха? — спросила Мересанк, не поднимая глаз.

— Нет, — ответили матери хором.

Мересанк думала напряженно. Ответ должен быть неожиданным — иначе матери не нарушили бы тайну, придя к ней. Для неё выбран тот, кого никто не ждёт.

— Жрец решил, что с тобой нужно поговорить заранее, — сказала мать-справа и Мересанк поняла, что она удручена и тревожна. — Потому что в Списках то, чего не было уже четыре столетия. Но жрецы чувствуют, что Акер Анх почти здесь, нужно лишь протянуть руку, сгустить кровь сильнее, и они начнут рождаться.

— Кто будет моим мужем? — спросила Мересанк мёртвым голосом.

— Великий фараон, небтауи-шех Бакара, твой отец, — сказали матери одновременно, и от этого странного двойного эха в голове у Мересанк зазвенело и поплыло, она без памяти упала назад, и её голый затылок стукнул о плиты пола.

— Нет, — говорил Аха, будто песчаный рехем выплевывал ядовитые шипы. Попадет такой в ногу — и отнимется нога на неделю. — Они не могут… Он не посмеет… Ты моя!

Аха наклонился вперед, дышал тяжело, его лицо налилось кровью.

Неподалеку щебетали девушки из Верхнего гарема. Наверняка сплетничали о Списках, гадали, кого с кем назовут. Мересанк махнула им рукой, они подошли, поклонились.

— Позаботьтесь о принце, — сказала Мересанк. — Он не в себе.

Она повернулась и пошла к стене Нижнего гарема, к своей Сешеп.

— Мересанк, — позвал Аха. Она обернулась. Он пытался противиться, но девушки уже окружили его, уже отвлекали легкими касаниями, веселым смехом. — Мересанк…

Он сам не знал, что хотел сказать, а она не знала, что хотела услышать.

Мересанк осторожно спустилась по стене прямо на спину Сешеп, и та долго катала её по вольеру.

— Лететь бы с тобой ввысь, — сказала Сешеп, раскрывая и складывая огромные крылья. — Но тяжело.

Мересанк хорошо понимала это чувство.

— Где бегемотиха? — спросила она, оглядываясь.

— Таурт неплодна, — сказала Сешеп с сожалением. — Убита. Её плоть была горька. Сешеп жива ради Мересанк.

Мересанк вцепилась в гриву на её спине и расплакалась горячими медленными слезами.

По традиции, после оглашения Списков все присутствовавшие вознесли благодарность Малааху.

Даже великий небтауи-шех Бакара. Выражение его прекрасного смуглого лица прочитать было трудно.

Впрочем, жрецы его тоже наверняка предупредили заранее.

Были и пары, услышавшие в Списках счастливое для себя, давно заветное. Они благодарили богов, улыбались, но все взгляды возвращались к фараону и Мересанк. Удивление народа было ощутимо, но никто и никогда не оспаривает жреческие списки.

Для Аха в этом году жрецы никого не выбрали.

Он был на церемонии с двумя девушками из Верхнего гарема — полными, гибкими, закутанными в разноцветный шёлк, со скрытыми под масками лицами.

Лицо Аха тоже казалось маской — зеленоглазой маской гнева.

Мересанк шла по коридору дворца к Ковчегу.

В конце церемонии Списков, перед завершающим ее обрядом «Соединения рук», жрец Уаджи склонился к ней и доверительным шепотом сообщил, что если она не подчинится по доброй воле, то её парализуют и подключат к канак каемвас, как одну из Эб Шуит, как самку животного. Не было стыда сильнее.

На Мересанк были брачные одежды её семьи — зелёные и золотые полосы, струящийся шёлк.

Она уже видела огромную серебристую дверь впереди — в Ковчеге двери не открывались вперед, а уезжали вверх, если канак каемвас двери узнавал тебя, и если тебе было позволено находиться в чертогах фараона. Песчаник стен дворца сменился плотным серым материалом, гладким и тёплым на ощупь.

Мересанк шла с прямой спиной, с гордо вскинутым подбородком. Но когда сильная рука вдруг схватила её и рывком дёрнула в одну из коридорных ниш, она не удержала равновесия и упала на грудь Аха. В нише было темно, но она видела, как влажно блестят его глаза и зубы.

— Дай мне свою одежду и парик, — сказал Аха. — Я пойду в покои фараона вместо тебя.

— И что? — спросила Мересанк.

— И всё, — ответил Аха, и его пальцы задержались на рукояти кинжала у пояса.

— Ты — моя, — опять повторил он.

— Я не твоя, — сказала Мересанк, — я своя собственная.

Она вывернулась из-под его руки, выскочила из ниши и быстро побежала по коридору к огромной серебряной двери.

— Ты запыхалась, — сказал её отец, поворачиваясь и улыбаясь дочери от серебряной колонны, у которой он сидел, скрестив ноги, за низким резным столиком. Колонна мягко светилась.

— Я торопилась, — ответила Мересанк и одним движением сбросила свое полосатое платье, перешагнула через его шёлковые волны, вышла на свет.