Зеркало для героев

Фараон смотрел на неё со смесью грусти, веселья и восхищения.

— Я — Бакара, — сказал он наконец, — Первый в своём доме, небтауи-шех людей, пришедших со звёзд. Я не стану плясать под бряцание систра жрецов.

Он глубоко вздохнул.

— Ты совершенна в своей красоте, дитя моё. Оденься и иди сюда. Садись напротив. Скажи, Мересанк, умеешь ли ты играть в сенет? Смотри — на поле тридцать клеток. У каждого из нас пять фишек. Мы бросаем кубики и двигаем их, чтобы они вышли с доски, вышли из этого бренного мира в другой, более совершенный. Так как оба игрока этого хотят, а выигрывает лишь один, по пути мы будем друг друга убивать. Погибшие фишки могут возродиться вот здесь, в Доме Нефер, он символизирует, что всё будет хорошо, у всех и всегда, даже если не сразу. Опасная ловушка — Дом Воды, видишь этот символ Хаоса? Здесь фишка тонет…

Отец терпеливо объяснил мне правила, мы сыграли семь раз. Я выиграла один.

Он принес мне покрывало, и я спала до утра в ногах его огромной кровати, как сейчас сплю в ногах его саркофага.

Вдалеке от того золотого вечера, глубоко под пирамидой, я открываю глаза. Вижу лишь темноту и не могу понять — по-прежнему ли я слепа, или здесь совсем нет света.

Мои руки теперь свободны, я опираюсь о мрамор и сажусь. Ноги спеленуты льняными полосами, я нахожу концы и разматываю их. Аккуратно вытягиваю золотые нити из углов своих губ, это очень больно, я кричу и плачу, но знаю, что заживёт быстро.

Моргаю, стараясь хоть что-нибудь увидеть, слёзы заливают глаза. Сквозь их пелену я вдруг вижу — вижу! — мягкое золотистое сияние и шагаю к нему. Это светится посох отца, лежащий поперек его груди.

Для мумификации жрецы используют те же вспышки света из канак каемвас, что и для облучения голов взрослеющих детей. Так сказал мне жрец Уаджи, когда меня собирались казнить выпусканием крови на алтаре, а потом мумифицировать вместе с мужем-отцом.

Но мои матери интриговали и уговаривали, чтобы похоронить меня заживо, настаивая, что я заслуживаю худшей казни.

Это было деянием любви, они хотели верить, что я — Акер Анх, что я выживу и уйду из-под пирамиды.

Я больше не хочу мысленно разделяться на счастливую девочку из прошлого и на страдающее существо, запертое в собственном теле.

Я — одна. Я — Мересанк.

Во вторую ночь мы говорили о других мирах, об управлении народами, о богах и жрецах.

— Они правы, — сказал отец. — Акер Анх близко. Смотри, Мересанк.

И он сложил ладони крест-накрест, а когда медленно развел их, я увидела тонкую плёнку окна в другой мир — под иными звездами блестела река, а луна была одна, белая и круглая. Крупное животное плеснуло в камышах. Руки отца дрогнули, видение пропало.

— Я — очень слабый Акер Анх, — сказал он. — Это всё, что я могу. Ты станешь сильнее. Я научу тебя, дочь. У нас много времени.

Он ошибался.

На третью ночь канак каемвас отцовских покоев не впустил меня. Я постучала, потом постучала громче, потом приложила руку к глазу стены.

— Ты — Мересанк, — сказала дверь шелестящим холодным голосом. — Но Мересанк уже внутри.

Спорить с канак каемвас очень глупо, но я всё же собиралась начать. Но дверь отворилась изнутри, и на пороге встал мой брат Аха — одетый в точности как я, в зелено-золотом платье, с короткими рыжими волосами.

— Что ты сделал, Аха? — спросила я в ужасе.

— Освободил тебя, сестра, — сказал он, глядя мне в глаза, и протянул окровавленный кинжал, рукоятью вперёд. Не думая, я взяла его и шагнула мимо Аха.

Отец был мёртв, он лежал с перерезанным горлом у края низкого столика для сенет, кровь заливала доску, и «Дом трёх Истин», и опасный «Дом воды».

Я упала на колени, прижала к губам его совсем ещё тёплую руку, и время остановилось.

Аха мне что-то говорил, потом перестал и ушёл. Через какое-то время вбежали жрецы и стражники, у меня отняли кинжал, кто-то что-то обвиняюще кричал. Я помню смуглое, горбоносое лицо Уаджи, блеск его глаз. Помню лица моих матерей — впервые в моей жизни они вели себя по-разному — одна плакала, другая сжимала губы от гнева.

— Как ты могла, Мересанк! — воскликнула она.

— Это не я, — сказала я.

— Все канак каемвас и вся жреческая охрана Ковчега подтверждают — кроме Мересанк, здесь никого не было, — сказал Уаджи и посмотрел на меня недобро. — Кто же еще мог совершить такое?

— Кто, Мересанк? — с болью спросила вторая мать.

Я закусила губы. Жрецы подняли тело отца, его голова бессильно откинулась, открывая страшную рану на шее. Я разрыдалась.

В дверях встал Аха — уже в мужской одежде, в серебряном парике. Матери переглянулись, очевидно, подумав одну мысль.

— Где ты был, Аха? — спросили они тихо.

Прежде чем ответить, Аха посмотрел на Уаджи.

Тот прикрыл глаза в каком-то знаке.

— Я провел вечер в Верхнем гареме, — сказал он. — Трое девушек могут за меня поручиться. Я был с ними.

И только на миг он взглянул на меня. В его взгляде было сожаление и… торжество?