Зеркало для героя

Перед ним лежало личное дело Губочева, принесенное секретаршей из отдела кадров. В этой тонкой папке по-за обычными документами, возможно, находилась разгадка житейского перерождения, которая сопутствует каждому и которую редко кто понимает.

Никифоров вспомнил голос сына, солнечное апрельское утро с последним заморозком, парок дыхания, смешной вопрос-перевертыш: «Папа, а у тебя идет из дыма рот?» Играя с малышом, он любил весь мир, недостойный любви взрослого человека, но без нее — бессмысленный и грозный. «Папа, прыгай, как зайчик!» И Никифоров скакал рядом с Василием, счастливо смеясь. Жить без любви — это значило просто терпеть себя и других.

Но почему он чувствовал себя обязанным защищать Губочева?

Фотография. Тертый жизнью, с потухшим взглядом, толстый, лысый. Образование — семь классов. В сорок первом году — доброволец. Три ранения. Медаль «За отвагу». После войны учился в автодорожном техникуме, не доучился, крутил баранку грузовика, был механиком, заведовал складом горюче-смазочных материалов, работал снабженцем на прядильно-ткацкой фабрике.

Простая судьба. Чем ее измерить?

Так же, как Губочев, в шестнадцать лет полуребенком ушла на войну Мария Макаровна, теща Никифорова. Порой он был с ней ласков, порой не терпел. Должно быть, Мария Макаровна столько намыкала горя в своем материнстве, что любой человек, ставший мужем Лены, казался недостойным ее дочери. Однажды Никифоров грубовато спросил, почему она, распоряжаясь строительными материалами и специалистами, даже не пыталась сделать что-либо для себя. Мария Макаровна усмехнулась: «А ты?» — «Ну что я?» — отмахнулся Никифоров. Но она наседала, принудила ответить: «Неохота мараться». И тогда Макаровна с укором произнесла: «Хоть я тебя не рожала, а все ж я тебе мать — потому что мы похожи».

То, что Никифоров хотел разрешить наверняка, на самом деле можно было разрешить лишь приблизительно, ответив на единственный вопрос: «Мог ли Губочев стать преступником?» Судя по военному прошлому, вряд ли стоило так думать. Судя по рассказу Журкова о вывозке списанного бензина — тоже.

Что ж, пошли дальше. Рассказ несложно проверить: следователь Подмогильный прежде работал в ОБХСС и в прокуратуру перешел не очень давно. Не исключалось, что он даже занимался тем делом. Никифоров позвонил и, не тратя времени на окольный разговор, спросил:

— Несколько лет назад из автопарка пропал списанный бензин, кто вел дело?

— Не помню. Какой бензин? Я занят, Александр Константинович! Я тебе перезвоню. — Подмогильный говорил как сквозь зубы.

— Я буквально минуту! — воскликнул Никифоров. — Там был на складе человек, фамилия Губочев. Гу-бо-чев! Он отдал бензин колхозу. Бесплатно, чтобы не сжигать. Вспомнил?

— Ты чего кричишь? — ответил следователь. — Я, поди, не глухой. Помню то дело. Ерунда: не было состава. У меня свидетельница сидит, понял?

— Почему он отдал именно в колхоз? — выпалил Никифоров первое, что пришло на ум.

— Кажется, тамошний председатель его фронтовой товарищ. Привет. Положил трубку.

Никифоров спустился в цех, зашел в склад. Пахло машинным маслом и деревянными ящиками. Высокие, в три человеческих роста стеллажи были забиты коробками, ящиками, сумками, железной арматурой. В проходах едва можно было протиснуться. Если бы кто-нибудь попробовал проверить, что тут есть, он бы просидел пол-лета. За стеклянной перегородкой, в клетушке, украшенной золотисто-алыми плакатами «Автоэкспорта», Губочев и девушка-комплектовщица рылись в картотеке. Сквозь маленькие верхние окна, забрызганные побелкой, на стол падал солнечный свет; под потолком горели длинные люминесцентные трубки.

— Доброе утро, — поздоровался Никифоров и выключил электричество. — Не темно?

Губочев отодвинул ящик, встал. На нем была белоснежная сорочка с залежалыми складками на груди. К вечеру она наверняка испачкается.

— Ну что, Иван Спиридонович? — Никифорову сделалось неловко. — Ты давно предлагаешь пломбировать твое хозяйство. Раньше руки не доходили, а теперь, знаешь, давай-ка начнем. Пломбируй.

— Как? — спросил Губочев.

— Вот так! С сегодняшнего вечера.

— Конечно, ваше право. — Губочев повернулся к своей помощнице, вдруг быстро заперебиравшей карточки. — Не нашла? Эх ты, чижик… — В его голосе прозвучал ласковый упрек этой тридцатилетней девушке, плоскогрудой, угловатой, с изумительно красивым лицом.

Никифоров заметил, что, кроме белой сорочки, на Губочеве новые темно-синие брюки и бордовые туфли с блестящими пряжками. «Прощальный парад?» — мелькнуло у него.