Зеркало для героя

     Углекоп  Мармеладыч  балансировал  на   их  вытянутых  нервах,   шутил, критиковал,  выносил сор из  избы.  Он задавал детские вопросы:  почему даже милиции ночью страшно ходить по  улицам?  Почему в  горном техникуме изучают новую технику по старой американской врубовке "Джеффри",  которой уже нет ни на одной шахте? Почему у кое-кого из руководства расписывают потолки квартир сценами охоты,  а  рабочих на  шахте  "Зиминковская" селят  в  недостроенное общежитие?  Почему отключили электричество главному санитарному врачу?.. Эти "детские  вопросы"  были  известны  Пшеничному по  газетам  последних  дней, конферансье лишь немного выпятил их парадоксальность.  Но о санитарном враче он слышал впервые. Это надо было проверить.

     - Очернительство!  - громким шепотом пояснил Янушевский, высунувшись из кресла. - Мы пришли культурно отдохнуть, а не выслушивать этот бред.

     - Еще поговорим, - возразил Пшеничный.

     Напоследок  конферансье привел  еще  один  парадокс.  При  театре  есть маленькая кочегарка с  одним маломощным котлом.  Театр и актерское общежитие отапливаются по очереди: чем больше спектаклей, тем холоднее. Артисты отдают зрителям свое тепло.  Но театру отказано в капитальном ремонте. "Ну что ж, - закончил конферансье. - Лишь бы вам было тепло у нас!"

     Он покинул сцену,  ему невесело похлопали. Многим было неприятно. После концерта к  Пшеничному подлетел маленький энергичный директор театра и  стал извиняться, прижимая к груди пухлые ладошки:

     - Мармеладыч сам  решил,  для  общей  пользы.  Зимой вправду невыносимо холодно.  Ежедневно два-три товарища заболевают.  А  кем заменять?  Но вы не подумайте,  что мы не понимаем момента.  Все понимаем.  Ничего не поделаешь. Будем ждать.  А Мармеладыча мы сами накажем.  Ну и что, что холодно? Неженка какой! Вы извините, милый Владимир Григорьевич, он хотел как лучше...

     - Очернительство!   -   громко  возмутился  Янушевский,  хотя  директор обращался не к нему. - Кто вам дал право?

     - Извините, пожалуйста. Мы накажем... Но холод... Амундсен говорил, что нельзя привыкнуть к холоду.

     - Хотите сказать, что у нас как на полюсе? Вы отдаете себе отчет?

     - Больше  не  повторится,  -  директор  театра  беспомощно поглядел  на Пшеничного.  -  Но  мы  не  занимаемся очернительством!  Это же юмор,  вы же понимаете?

     - Понимаю,  -  сказал Пшеничный.  -  Товарищ Янушевский преувеличивает. Большевики критики не боятся, надо бороться не с критикой, а с недостатками. В выступлении вашего артиста нет очернительства. Оно - своевременно.

     Пшеничный пожал руку еще более оробевшему директору и отпустил его. Тот отошел,  потом вернулся. Пшеничный и Точинков знакомились с четой Устиновых, которую подвела Катя. Директор кашлянул, тронул Пшеничного за рукав:

     - У нас есть средства на ремонт, а строители отмахиваются от нас.

     Точинков  приветливо  расспрашивал Кирилла  Ивановича  Устинова  о  его взрывобезопасных лампах дневного света.

     В  зале  перед  сценой  было  тесно,  Янушевский отстранил  директора и буркнул:

     - Имейте совесть.

     Пшеничный,  однако,  попросил его решить вопрос, что, конечно, означало больше чем просьбу.

     Янушевский отвернулся и  с  ходу включился в  разговор об  освещенности горных выработок, показывая себя знатоком дела.

     - Кто богу не грешен, царю не винен, - сказал директор театра, уходя.

     - Может,  нужна помощь?  - предложил Янушевский Устинову. - Вы дали нам свет...

     Кирилл  Иванович,   поняв  его  буквально,  заговорил  о  том,  что  на экспериментальном заводе,  где делаются светильники,  не хватает алюминия, и Янушевский поскучнел. От Кирилла Ивановича повеяло настырностью.

     После концерта у  всех было приподнятое настроение,  и  работа казалась отдаленным делом.  Что работа? Всю жизнь - работа. И вдруг - никакой работы, вечер, молодые нарядные женщины...

     - Давай света побольше!  -  шутливо пожелал Точинков.  - Не одним углем живем. О будущем думай!

     Пшеничный  смотрел  на  знакомое  лицо  Кирилла  Ивановича и  вспоминал нынешнего пришельца,  столь похожего на своего отца. И никто не знает, думал он,  что  совсем неподалеку находится это  неведомое будущее в  человеческом образе.  А  что  станет с  нами через тридцать лет?  Будем ли  живы?  О  чем пожалеем?  Как  станем судить себя?  Но  не  верилось,  что  он  состарится. Пшеничный ощущал себя вечным.  Катя? Она живет его жизнью, а он живет вместе с  людьми.  Кто она без мужа,  без детей,  без дома?  И  он отверг сомнения, посеянные социологом Устиновым.  Единственное отрадно  -  Трумэну  не  дадут развязать войну.  Значит,  наша сила сдержала вражью силу... Однако какая-то тревога  беспокоила секретаря горкома,  когда  он  смотрел на  лицо  рослого очкарика.

     Тем  временем ворчун Остапенко напомнил,  что пора ехать в  комбинат на совещание.

     Вышли на улицу.  Пахло дымом,  над рекой стелился плотный туман, сквозь который прокалывались огоньки Грушовки.

     Возле  театра  патрулировали два  конных милиционера.  Блестел стеклами автобус.  На  нем и  поехали в  центр,  подвезли Устиновых и  Катю и  вскоре занялись своими суровыми делами.