Зеркало для героя

     Супруги  подошли  к  гостинице.  Замминистра  Точинкова  еще  не  было; Пшеничный послал за ним шофера "Победы";  Катя подошла к  мерину,  потрепала его по шее и быстро залезла в бричку на козлы.

     - Куда поедешь? - спросил ее Пшеничный.

     - На волю!

     - На волю?!  -  засмеялся он,  шутливо входя в  ее мимолетную фантазию. Солнце, широко горевшее на закате, казалось, выделило в запрокинутом Катином лице  юность и  улыбку.  Такой поселковой девчонкой вспомнил Пшеничный жену, когда она училась ездить верхом на строгой кобыле Пушке,  самой степенной из всех лошадей рудничной конюшни.  И,  вспомнив смех, испуг, преодоление Катей страха и  новый  ситцевый размахай,  предназначенный для  гуляний с  молодым серьезным кавалером,  а не для верховой езды,  вспомнив Катю соскальзывающей ему на руки, Пшеничный задержался в ее мимолетной фантазии. Широкая степь за поселком,  белые островки ковыля, родной запах чебреца и полыни, воля... все прошло.

     И не прошло.

     Между тем появился Точинков.  Это был сухощавый человек лет сорока пяти с  длинным мужественно-усталым лицом и желтоватыми глазами.  Вышедшие за ним трое комбинатовских работников и  заведующий отделом угольной промышленности обкома  партии  Остапенко озабоченно осматривались и,  увидев Пшеничного,  с удовлетворением кивнули  ему,  словно  передавали вечернюю  вахту.  Точинков кивнул на Катю,  по-прежнему стоявшую в  бричке,  и произнес веселым молодым голосом:

     - Вот и амазонка!

     Пшеничный сделал знак,  как бы говоря:  хватит,  жена, дурачиться. Катя смутилась,   спрыгнула  на  землю,   ее  размашистая  юбка  обвилась  вокруг оголившихся колен.

     - Твоя?  -  спросил Точинков.  -  Везучий ты,  Пшеничный.  Ну знакомь с землячкой. Не забыл, поди, кто тебя из Кизела вытаскивал?

     Точинков происходил из донецких шахтеров,  всегда защищал земляков, но, как сам выражался,  любя мог спустить с них три шкуры, если надо было. Через него прошли почти все местные кадры,  когда после освобождения требовалось в считанные  месяцы  собрать  донбассовцев,   разбросанных  по  фронтам  и  по восточным бассейнам.  Как  заместитель министра он  сейчас  отвечал  за  всю донбасскую добычу, а в эти дни особенно тяжело ощущал на себе ее груз.

     Точинков познакомился с  Катей и  напомнил ей,  что он  помог ее  мужу, когда того не хотели отпускать в Донбасс,  где он,  похоже,  успел не только выдвинуться,  но  и  найти свое счастье.  Он говорил с  усмешкой,  как будто предупреждал, что не надо думать, будто он навязывает свое общество, но и не стоит считать его посторонним.

     - Ну так приходите к нам в гости,  -  сказала она.  -  Чего в гостинице скучать? Накормлю вас борщом и варениками.

     - Приду,   если   они   отпустят,   -   Точинков  показал   глазами  на сопровождающих. - Сама-то откуда родом?

     Катя ответила.

     - С Грушовки?  -  удивился Точинков.  -  Помню Грушовку. Задиристый там народ!

     - Не задирайте, не будет задиристый, - возразила Катя.

     Она  говорила независимым,  почти  дерзким тоном,  быстро  схватив суть Точинкова.

     - А  тебе пальца в  рот  не  клади,  -  одобрительно сказал заместитель министра. - Грушовская натура сразу видна... Ну пошли. Отпустите машину.

     По  дороге  в  театр,  располагавшийся  на  окраине  поселка  Далекого, Точинков шел рядом с Пшеничными,  рассказывая им о своей юности, обращаясь в основном   к   Кате.   Пшеничный   отстал,   присоединился  к   Остапенко  и комбинатовским товарищам, и, поглядев на их поскучневшие лица, понял, что за день они порядком вымотались.

     - Неохота на концерт? - спросил он.

     Пожилой Остапенко, прозванный Дедом, лишь махнул своей ручищей.

     - Где побывали?

     Остапенко, помолчав, назвал шахты и буркнул:

     - Требует  до  конца  года  выправить  положение "любой  ценой".  А  их пообещал снять.  - Он кивнул на комбинатовских, которые при этом не повели и бровью. - Двужильный мужик.

     Пшеничный    догадывался,    что    Остапенко   недоволен   предстоящим развлечением,  иначе бы не дергал уставших людей. Он и сам шел на концерт по распоряжению  свыше,   не  предвкушая  удовольствия.   Что  же  говорить  об Остапенко?  Дед был выпечен из старого теста и ворчал на инструкторов своего отдела, если видел их в галстуках.

     Лишь  двое,  Точинков  и  Катя,  были  оживлены,  идя  по  улице  вдоль строительных  лесов,   облепивших  дома,   загроможденной  столбами  будущей троллейбусной линии. Точинков рад был отвлечься от своих угрюмых угольщиков, которым он был неинтересен как человек; они осознавали его силу и власть, но лишь в  служебной плоскости,  а  в  остальном он  был  чужой.  Его спутница, домашняя хозяйка Катя Пшеничная,  была в  таком же  положении:  она вышла из роли секретарской жены, мешала говорить о деле, нарушала заведенный порядок.

     Пшеничного задевало,  что жена обособилась. Пусть ей хочется показаться на людях,  это дело понятное,  но брать Точинкова под руку, когда муж идет в двух шагах?..