Зеркало для героя

     Он  не  хотел  подлаживаться и  заниматься  лакировкой,  но,  ощущая  в Пшеничном  протестующую  силу,   чувствовал  тревогу.   Бросая   вызов   его представлениям о безоблачном будущем, Устинов рисковал лишиться единственной поддержки,  еще к тому же неопределенной, лишь формирующейся. Однако Устинов не   боялся.   Он  привык  к   различным  выражениям  скепсиса  и   неверия, сопутствующим  его  работе,   у  таких,  как  Пшеничный,  грозных  вчерашних руководителей.  Правда,  тогда  за  ним  стоял  секретарь столичного райкома Евгеньев,  который  пригласил Устинова  заниматься внедрением "человеческого фактора" на  предприятиях района,  а  сейчас за ним никого не было.  Никого, кроме его времени. Но это тоже соратник.

     Устинов сказал,  что  является членом  райкома и  руководит специальным социологическим исследованием. Его слова прозвучали официально.

     И  перешел  к  наболевшему:  человеческим  взаимоотношениям,  надеждам, сомнениям. Он показал Пшеничному - вот, смотри! Суровые директора с больными сердцами властно держали свои штурвалы и  думали только о  выполнении плана, словно выпуск продукции был оправданием их самоотверженной,  но узкой жизни. Десятки лет они ощущали себя ломовыми лошадьми общества, гордились собой, не умели жить по-другому.  Смотри,  товарищ Пшеничный! Эта жизнь для песни, для легенды,  для тяжелых времен.  Но миллионы людей уже успели вырасти и  стать отцами  с   той   поры   тяжелых  времен.   Их   воспитали  образованными  и самостоятельными.  Они  помнят послевоенные годы как  эпоху народной победы, они  ощущают жизнь как доброе и  хорошее дело.  Они работают не  ради одного хлеба насущного. Это первое поколение, выросшее без войны.

     И Устинов сделал то,  чего в реальной жизни никогда не могло случиться: он  выстроил  одно  поколение  напротив  другого.  Одно  -  требовательное и грозное,  другое -  ожидающее обновления. Они стояли друг против друга, пока наконец между ними не  возникла объединяющая сила,  похожая на электрический разряд.

     В  устиновской картине не  было завершенности.  Видно,  еще  предстояла долгая многолетняя работа.

     - Чего же вы хотите?  -  разочарованно спросил Пшеничный.  -  Наш бог - будущее державы. А ваш? Куда ты меня зовешь?

     - Куда зову?  Прежде всего говорить человеку "вы". - Устинов понял, что после его рассказа все остается по-прежнему,  а может быть,  и хуже, так как собеседник задет за живое.

     - Так.  Какими вас вырастили нежными! - насмешливо улыбнулся Пшеничный, сморщив  курносый нос.  -  Говорить вам  "вы",  не  приказывать,  не  мешать наслаждаться?  От твоих россказней веет интеллегентской размягченностью. Это на  руку вашим врагам,  а  они  спят и  видят,  как ослабить наше монолитное единство. Нет, с такими взглядами ты здесь вреден. Оба вредны!

     Пшеничный снял трубку, стал рывками набирать номер.

     - Надо смываться, - шепнул Ивановский.

     - Куда? - спросил Устинов.

     - Меня Наталья ждет. Что я ей скажу?

     Устинов засмеялся:

     - Ты ей позвони, что задерживаешься.

     Ивановский вытаращился на него,  потом тоже засмеялся и, спохватившись, прикрыл рот кулаком.

     Пшеничный покачал  головой  и  сказал  в  трубку,  что  направляет двух человек,  одного инженера, второго без специальности, что их надо принять на работу.

     - Посылаю вас в  гущу,  -  буркнул он.  -  Ничего другого предложить не могу. И зарубите на носу: забудьте, кто вы и откуда. Говорите, что выполняли специальное задание в одном закрытом районе.

     - Испытывали атомную бомбу, - предложил Ивановский. - Все равно об этом скоро в газетах объявят.

     - Брось  дурить!   Выполняли  спецзадание.  Все.  Трудовые  книжки  вам выпишут.

     Что-то  переменилось в  нем после всего жесткого,  что он им наговорил. Это  что-то,   наверное,   было  определенностью:  он  надеялся  на  лучшее, догадываясь, что они его не подведут.

     На прощание он ничего не обещал.  Правда, дал сто рублей, одной большой бумажкой, которую достал, сложенную в пять раз, из карманчика-пистона.

     Тяжелая дверь кабинета закрылась.

     В  сентябре того года по комбинату "С-уголь" резко снизилась добыча,  и секретарю обкома  из  Москвы  была  послана  короткая  телеграмма:  "Примите энергичные  меры  к  безусловному выполнению  сентябрьского плана  добычи  и поставки коксующегося угля".  Эту телеграмму заместителя Председателя Совета Министров объявили во всех горкомах, райкомах, трестах, шахтах.

     Дома  Пшеничный стал  рассказывать жене  о  странных посетителях;  Катя торопливо собирала на стол,  бегала между шкафчиком,  плитой и рукомойником, что-то у нее не получалось. Обед опаздывал.

     - Сейчас, сейчас! - озабоченно приговаривала она.

     Обычно к пяти часам,  когда Пшеничный приходил на перерыв, стол уже был накрыт.  После еды Пшеничный ложился спать часа на два,  а к восьми уходил в горком и возвращался во втором часу ночи.

     Катя поставила на стол тарелку с нарезанными помидорами.  Он попробовал - не посолены.  Посолил, отрезал хлеба, стал есть. Потом справился с борщом, варениками и  молочным киселем.  Катя не  ела,  сидела напротив.  У  нее был другой распорядок.