Зеркало души (СИ)

Та притворно ахнула, разулыбалась и помахала рукой, будто обрадовалась такому сообщению. Но глаза были холодными и злыми. Она меня ненавидела! Только за что, я сама не могла определить. Вроде по утрам всегда здоровалась и улыбалась, вела себя скромно, ни с кем не ругалась и не сплетничала. Да видно поэтому-то и была у той в немилости. Она, естественно, любила бы меня, если бы я трепалась с ней и что-то «нужное» рассказывала о генерале. Такие вопросы она иногда задавала, как бы ненароком, но я, помня советы Глаши поменьше с ней болтать, пробегала мимо лишь пожимая плечами. А после того, как уже на второй день моего пребывания в доме к нам заявился участковый, вообще перестала что либо понимать. Он заявил Глаше, что генералу требуется прописать меня, и объяснить, кто я такая и что тут делаю, раз он дал мне жилье в казенной квартире.

— Всё это Тонька, гадина! — Возмущалась Глаша, когда передавала слова участкового генералу, на что тот только улыбался и говорил, что он обязательно всё сделает, как положено. И сделал мне временную прописку на полгода. Вот тогда и предупредила меня Глаша, чтобы я поменьше болтала с той «гадюкой в будке» — как называла въедливую консьержку.

— Она наплетет тысячу на твою пару слов, — хмурилась Глаша. — Ты ей не верь, если что. Уж тебя-то попробует сначала охмурить, а потом яду напустить. Опасайся её злого языка.

Я знала таких баб и в своем мире и быстро находила укорот их пересудам. Меня побаивались, потому что была резка и прямолинейна. А здесь! Чего же было терять, чай не девочка! Ведь поначалу в молодости, я сама испытала «на своей шкуре», как говорится, всю прелесть сплетен. Часто плакала от несправедливости таких разговоров и бежала к бабушке, на что она всегда смеялась:

— Переживать надо тогда, когда "перестанут говорить"! — повторяла она, утирая мои слезы. — И при том «на каждый роток не накинешь платок!»

Под её ласковыми руками и спокойным голосом, я затихала и переставала обижаться на злые языки. Со временем закалилась и даже начала давать отпор. А потом даже зауважали. А то-о!

Я ехала всё также на переднем сидении и смотрела в окно перед собой. Боковые были открыты и ветерок, влетая, ворошил волосы и обдувал разгоряченные лица. Сергей Витальевич сидел сзади и читал газеты, с трудом переворачивая листы, которые также шевелились под этим летним ветерком. За окном проносились дома, скверы и фонтаны, которых много было в Москве. Люди шли по тротуарам сплошным потоком, а по дорогам ехали машины. Впрочем, ни те, ни другие не мешали друг другу, не создавали ни толчеи, ни заторов. Еще не было в столице такого количества автомобилей, когда стоишь в пробке, больше, чем едешь. Всё это было впереди!

На душе у меня было радостно и хотелось петь. И я замурлыкала, прислушиваясь к голосу певицы в радиоприемнике, которым были оснащены эти первые современные легковые автомашины. Она пела милую французскую песенку на русском языке:

— Да, Мари всегда мила!

Всех она с ума свела.

Кинет свой веселый взгляд,

Звезды с ресниц её летят…

Я крутила ладонями и махала ими в такт веселой мелодии, а Иваныч искоса смотрел на меня и ухмылялся сквозь усы. Иногда он заглядывал в переднее зеркало, наблюдая за реакцией генерала и крутил головой. Он видел, как счастливо улыбался его хозяин, и он понимал его настроение. КАк он был возбужден, я чувствовала даже спиной. И мне это нравилось, черт возьми!

Прошло еще немного времени, и мы приблизились к дачному поселку. Тут и там виднелись домики, окруженные садами и небольшими заборчиками, огораживающие деревянные постройки конца прошлого начала нынешнего двадцатого века.

К одному из них мы и подъехали.

Иваныч остановил машину и открыл низкие ворота их крепкого штакетника. Заехав во двор, весело сказал:

— Прибыли!