Зеркало грядущего

И гудки. Что там случилось? А бомба может взорваться! Ладно, Мари, вы едете немедленно в Шампань, тот городок под Труа, где мы гостили прошлым летом. Я заеду на работу и вас догоню – уверен, что там ничего серьезного.

Месье Фавро был сильно не в духе. Усы воинственно топорщатся, и смотрит на Бриссона будто сверху вниз, хотя сам ростом меньше. Но вопрос задал неожиданный.

– Скажите мне, Жан, зачем вы живете?

Бриссон не понял – как это зачем? Чтобы жить, любить семью, и вообще…

– Неверно, Жан, – сказал Фавро, – жить надо, чтобы приносить пользу обществу. То есть развивать свой бизнес, платя налоги. А не жить в свое удовольствие, как животное. Все остальное – вторично. Нет дела – незачем и жить. Жизнь слабака, труса и неудачника имеет цену лишь для него одного. Знаете, я делю всех людей на тех, кто произошел от Адама, – и тех, чьим предком была обезьяна. Так вот, я в вас разочарован, Жан, за эти годы я считал вас не тем, кем вы оказались. Вы предпочли бежать, чем оставаться на своем посту до тех пор, пока вам не дозволят его покинуть, ведь «Рошетт» не назначала никакой встречи – что ж, нельзя требовать от мартышки человеческого поведения, довольно лишь впредь относится к ней так, как животное заслуживает. Но вы пытались обмануть меня и мой бизнес, а это намного больший грех. Спасибо месье Гарону, который заметил составленную вами бумажку – а то я ведь мог бы ее и подписать. Гарон в фирме самый ценный работник, стоящий десятерых таких, как вы, – хотя сам он не ищет клиентов, однако как лев бьется за каждый франк, даже за каждый сантим. И вот что я с ней сделаю – и с этой бумагой, и с вами.

Он разорвал договор в мелкие клочки. Нажал кнопку – и в кабинет вошел Рене, охранник, здоровенный громила, ранее служивший в Иностранном легионе.

– Вы уволены, Бриссон, – сказал Фавро, – с формулировкой «утрата доверия». И я позабочусь, чтобы никто во Франции не взял вас на работу. Рене, проводите этого месье, – а если он будет упорствовать, спустите его с лестницы, я разрешаю.

Это был конец. Банк заберет и квартиру – так был составлен договор ипотеки. А он, Жан Бриссон, больше ничего не умеет – если говорить о занятии с достойной оплатой. Физический же труд, не говоря о крайне низкой его доходности, имел еще и крайне высокую конкуренцию, а главное, это была яма, из которой уже не было пути назад. Но говорить о том было бесполезно: проблемы неудачников – это только их проблемы. И сущей мелочью было, что уже на улице, перед тем как захлопнуть входную дверь, Рене отвесил Бриссону пинок в стиле сават, выразив свою месть низшего персонала к бывшему небожителю из конторы. Отчего Бриссон полетел, ткнувшись лицом в тротуар.

Он вспомнил прочитанный недавно американский журнал – про то, как в Прекрасную Францию придут русские варвары и погонят всех добрых французов в свой ужасный ГУЛАГ. Там персонажа, по странному совпадению носящего то же самое имя, заставили шпалы таскать по двенадцать часов в день, чтоб не умер от голода. Именно это с ним сейчас и случилось, только без русских и ГУЛАГа. Денег в кармане осталось – пару недель в ночлежке, когда его из квартиры выкинут, а после на улицу, в клошары. И это был конец.

Ночь он провел один в своей уже бывшей квартире (как назло, через два дня срок очередного платежа, а еще через три дня уже придут выселять). Думал, что если Бомба сейчас взорвется – это будет лучшим выходом, решающим все проблемы. Но настало новое утро, нечего было делать и некуда идти. И тогда он вспомнил про револьвер – обычно лежавший в ящике стола, так как Бриссон не умел стрелять. Хотя помнил, как заряжать, взвести курок и нажимать на спуск.

Застрелиться самому? Но разве это будет по-христиански, если виновники его беды останутся жить?

«Ситроен» стоял во дворе, бензина в баке должно было хватить, чтобы доехать до бульвара Османа. Если продать машину, можно, пожалуй, прожить еще месяц… а после все равно конец, лучше уж сразу. Париж будто вымер – приличная публика куда-то исчезла, зато несколько раз по пути Бриссон видел какие-то шайки, весьма похожие на мародеров. Магазины все были закрыты, иные уже зияли разбитыми витринами и выломанными дверьми. Нигде не было полиции. Может, и Фавро уже сбежал, что в опустевшем городе делать страховой фирме?

Нет – хотя во дворе суета, пара машин стоит, что-то грузят. Крысы бегут от пожара – и вся вина его, Бриссона, что он пытался сделать это раньше на один день. И сам Фавро должен быть здесь – если этот бизнес его жизнь. Не будет у него ни того, ни другого!

Бриссон остановился у двери – все же трудно было ему, кто раньше даже улицу в неположенном месте не смел перейти, сейчас переступить черту. Дверь раскрылась сама, и выглянул Рене. Сказал с ухмылкой:

– Не велено пускать. Пошел вон. Клошаров здесь не кормят.