Зеркало Иблиса

– Значит, я не мог раньше, – повторил Муамар с нажимом. Снова над костром повисла молчаливая беззвездная ночь. Только ветер выл в камнях, только вода ерошила песок и камни подобно влюбленной гурии, перебирающей волосы возлюбленного своего,

– Что они делают теперь? – спросил Имран. Муамар посмотрел на него, но натолкнулся на потухшие угли глаз и опустил лицо.

– Они ищут Черного Ящера…

– Так далеко?

Муамар неопределенно мотнул головой.

– Они сумели пройти очень далеко. – Имран протянул руки к огню. – Ты провел их… Слишком далеко… Слишком…

– На целых две жизни, – вздохнул Саммад.

– Вы же знаете… Я не могу иначе… – сказал Муамар. Может быть, это была игра света, может быть, просто ветер тронул складки одежды… Показалось, что Муамар с трудом вытолкнул из себя эти слова. – Я не могу просто так взять и прийти… Я не могу бросить их просто так… Потому что было сказано: «Поклонитесь Адаму!» И поклонились они…

– Кроме Иблиса… – тихо сказал Имран.

– Мое Зеркало осталось целым. С вами всегда были ветер, вода, огонь и земля. А со мной было только оно, Зеркало. И я взял все, что имею, только от него. И я могу брать только от него, вы же знаете Закон! А с вами были и ветер, и вода, и огонь, и земля… Повсюду. А со мной только Зеркало. Здесь.

– Мы знаем… – сказал тихо Имран, но Муамар не слышал его.

– Однажды я посмотрел на них и понял, что они такие же, как я. И не зря Он сказал: «Поклонитесь Адаму!», потому что они были так же одиноки, как и он сам. А мы не понимали его тогда… И только когда Он ушел, мы поняли, но было поздно. Мы так же одиноки, как и он, мы так же одиноки, как и все люди. И мы не люди.

– Мы знаем – сказал тихо Имран, но Муамар не слышал его.

– Вы знаете, сколько от Иблиса осталось в людях. Сколько в них этого не расколовшегося до конца камня. Вы же знаете… А я хочу знать, зачем они ищут его. Зачем они ищут Зеркало? Потому что я сам – как не расколовшийся камень, потому что я не такой, как они, я не такой, как вы… Я такой, как Зеркало. И мне очень хочется иметь свой огонь, свой ветер, свою воду и свою землю.. Я всегда вожу их сюда. И всегда буду водить. Здесь моя сила, здесь мое знание и где-то там, за нерасколотой твердью, моя земля, мой огонь, моя вода и мой воздух.

– Тысячи лет… – сказал, словно сам себе, Саммад.

– Тысячи лет, – подтвердил Имран, поняв, что имеет в виду темнолицый с глазами-углями.

– Оставьте их… – сказал Муамар. – Я создам Школу.

Снова наступила тишина. Совершенная тишина. Перестал звучать ручей, онемел костер, застыл воздух, затаилась земля.

Наконец зашелестела ткань. Имран достал из одежды нож. Длинный нож с хорошим, отточенным веками лезвием.

– Никогда бы не подумал, что придется поступать так…

Саммад кивнул.

Беззвездная ночь ничего не поняла.

62

Да, обнаружилось перед ними то, что они скрывали раньше.

Коран. Скот. 28(28)

В темноте кабины завозился Ягер. Он спал сзади, на сиденьях, которые обычно отводятся для отдыха водителя. Фрисснер, которому не спалось, прислушался. Ягер возился, шуршал неведомо откуда взявшимися бумагами, Артуру показалось, что это старые газеты. Хотя откуда они тут?

Если не глядеть в окно, то один к одному Финляндия, куда пару лет назад скинули Фрисснера и его команду. Была страшная зима, казалось, воздух замерзает сразу, только-только покинув рот. Облачко пара осыпается маленькими снежинками. Они имели все шансы замерзнуть тогда, но как-то выкрутились, не без помощи местного населения

Артуру припомнилось, как выскочил, бесшумно передвигаясь по снегу, из-за кустов лапландец, уже совсем седой, но крепкий старик. И каким неуловимым движением соскользнула с его плеча двустволка, мигом отыскавшая самого главного в группе, его, Фрисснера. Помнится, он тогда едва успел поднять руку вверх, и Богер замер, хотя рука все еще судорожно нащупывала курок шмайсера. Остальные даже среагировать толком не успели, старик был больше похож на снежного призрака, чем на человека. Как-то его звали? Мати?.. Кажется, так. Фрисснер почему-то хорошо запомнил только его фамилию. Хейсконен. Да, именно так. Богер потом долго пытался освоить эту наработанную годами сноровку, вскидывать ружье наперевес так, чтобы толстый тулуп не только не мешал, а наоборот… А Каунитц пил с братом того гостеприимного старика свирепую самогонку. Пил наперегонки, да так и свалился на широкую столешницу, а брат Мати Хейсконена, такой же седой старикан, пошел в баню, где долго кряхтел, охал, а потом вышел и уволок бездыханного Эмиля в душную, протопленную комнатушку, где густо пахло осиной, медом и чем-то еще, горьким, перехватывающим дыхание, но невообразимо приятным.

Богер возился на лавке, с интересом разбирая неведомо как очутившуюся на хуторе Мати подборку старых газет. Разных, даже русских…