Зеркало Иблиса

«Все-таки Ягер был неправ – итальянцы знают свое дело. Из трех машин потерять две, с одной стороны, много, а с другой… Не каждая таратайка выдержала бы все то, что выпало на нашу долю. А эта ничего, пока держится…»

Сознание неприятно царапнуло слово «пока». Поначалу Артур не понял почему, а потом догадался. Это слово подразумевало наличие какого-то «потом». Мол, пока машина держится, а потом… Собственно, ничего в слове «потом» страшного не было, но вслед за ним всплывал совершенно неудобный вопрос: «А что потом?»

Артур не был фаталистом. Он видел ситуации, когда казалось – все, никакого потом. Только здесь и сейчас. И только смерть. Но проходило время. И вот снова и снова дороги, задания, угроза неминуемой смерти.

Наверное, ко всему можно привыкнуть. Говорят, что даже в лагерях смерти заключенные старались занять более доминирующую роль в своем бараке, группе, камере. Вели какие-то торги с другими группами. Придавали чему-то значение. Хотя всех их ждала смерть. Неотвратимая и скорая.

Человек приспосабливается, привыкает ко всему, сводя на нет все муки и угрозу Ада. Наверное, даже к раскаленным сковородкам можно привыкнуть, если в твоем распоряжении вечность.

Однако с Фрисснером такого не произошло. Вполне может быть, что именно поэтому он и был до сих пор жив. Артур не смог привыкнуть к угрозе смерти, к тому, что его жизнь висит на волоске. Люди, допустившие подобное в свою голову, обычно подписывали себе смертный приговор, начиная надеяться на какие-то сверхъестественные силы, везение или еще что-то подобное… Фрисснер знал, что его жизнь зависит от него самого и от людей, которые идут вместе с ним, а их жизни, в свою очередь, зависят от его, Фрисснера, решений, поступков и действий. Так, его жизнь спасли Каунитц, умерший посреди взбесившегося праздника воды, Макс Богер, шагнувший навстречу неведомо чему, Обст, Герниг, Гнаук, Опманн, Ханке, Руфф, Эдербауэр, Рилль, Зайлер, Ден… Артур даже удивился, ему показалось, что он не в состоянии запомнить столько имен, но нет. Все они всплывали в памяти. Он видел их в пустыне, и как они валяются на мешках, спят, что-то делают, разговаривают. Заслуга каждого из этих людей была в том, что до сих пор Артур Фрисснер был жив. И казалось совершенно бесчестным умереть, предать память этих людей, сделать их жертву бессмысленной.

– А потом я ему и говорю, – бубнил над ухом Замке. – Как вы держите этот жезл? Его нужно держать от себя, а не к себе. А он мне говорит, мол, это жезл власти египетских фараонов. Он указует на прямого монарха. Я говорю, разверни его, это не жезл власти, это просто искусственный фаллос! Мы купили его вчера в лавке, чтобы подшутить над тобой!

Ха-ха-ха… Ну он не понял шутки, долго дулся, но в итоге мы помирились… Как вам?!

– Изумительная история, – отозвался Фрисснер, поняв, что пропустил, собственно, весь рассказ и совершенно ничего не потерял. – Что вы можете сказать относительно этого черного камня, похожего на ящерицу?

– Ах, это… Ну, не больше, чем написано у отца.

– Вы читали лучше, чем я. Что-нибудь особенное можете сообщить? То, что мог пропустить и я, и Людвиг Ягер…

– Трудно сказать. Отец не вел полноценных записей. Это просто дневник, где зачастую никто не может разобраться, кроме него самого. Знаете, дневники не пишутся в расчете на то, что их кто-нибудь когда-нибудь будет читать.

– Не знаю, никогда не вел дневников.

– Да, в общем-то, и я тоже. Как видите, я даже не веду записей нашей экспедиции.

– И правильно делаете, эта операция все-таки секретная.

– Ну вот, значит, я хотя бы что-то делаю правильно. – Юлиус Замке невесело рассмеялся. – Надеюсь, вы позволите по возвращении написать монографию по нашим изысканиям?

Слова застряли у Фрисснера в глотке. Он вдруг понял, что несчастный профессор еще питает надежду на триумфальное возвращение. До сей поры ему не приходило в голову, что рядом с ними, людьми военными и в той или иной степени готовыми к смерти, находится штатский.

– Понимаете, профессор. – Фрисснер не умел врать, не любил, но старался, чтобы голос его звучал убедительнее. – Разрешения даю не я, я только исполнитель. Но вот мое руководство, безусловно, оценит ваше участие в этом предприятии, и, думаю, положительно.

– Но вы…

– Я, конечно, выскажусь в самых правильных тонах. В этом вы можете быть уверены.

– Хорошо. – Профессор был удовлетворен.

– Так что же там про пески? – Артур поспешил перевести разговор в более безопасное для себя русло. Туда, где не будет маячить страшным призраком вопрос: «А что потом?»

– Пески… Какие-то невнятные заметки, что-то про пески, про которые нужно не забыть. Почему не забыть? Никаких данных… И еще говорилось про шевелящиеся пески! Это, я помню, как раз где идет речь непосредственно о Зеркале.

«Шевелящиеся пески, только их не хватает… Хотя когда мы тонули среди барханов, было что-то похожее…» – Фрисснер покрепче ухватился за руль, когда сверху кто-то громко забарабанил по крыше кабины.

Грузовик остановился, скрипнули тормоза.

– Что там? – Артур высунулся из кабины. На него смотрело разъяренное лицо Ягера.