– Я много рассуждала о том, что будет, если нашу технологию вытащить из Сети. Сейчас мы пользуемся ею исключительно в музыке. Записываем эмоции и воспроизводим для публики. Что если производной нашего искусства является обычная физическая энергия, которую можно измерить?
– Ее и сейчас можно измерить, – фыркнул Юджин. – Количеством просмотров на Ютубе и покупок в Айтюнс.
– Я про то, как мы можем использовать это в дальнейшем!
– Я тоже!
– Ты так и не дослушал.
– Измерить энергию эмоций? Будущее, безусловно, наступило, но еще не настолько.
– Что такое искусство, Паш? Искусство, которым мы занимаемся. Которым дышит человечество.
– Ну… У искусства есть критерии. Автор, зритель и вроде как… эм… ну типа ты встретился с искусством лицом к лицу и после этого прежним больше не будешь, так?
– Да, и это самое важное. Это ключ! Когда мы начинаем думать, можно ли измерить искусство, все потуги в конечном счете сводятся именно к этому. Новая память
– При чем здесь искусство?
– Мир так или иначе заточен под то, чтобы мы сталкивались с переменчивыми условиями. Иначе не было бы смысла в открытости живых систем. Не было бы смысла в дискретности живых единиц и в преемственности «живой» памяти. Все, что способно вызвать новые эмоции, полезно миру.
– Опять ты об этом! У меня твои теории скоро из ушей полезут.
– Поэтому нам хочется любить и путешествовать! Менять обстановку. Изучать. Познавать. И созидать. Искусство
– Допустим. Хочешь сказать, вся суть эволюции сводится к поиску вечного двигателя? – спрашивает Юджин.
– Даже если мы его найдем, эволюции будет плевать, – говорю я. – Заводной Барабан просто пополнил кулинарную книгу человечества. Я говорю о том, что именно восприятие и чувства являются фундаментальной базой жизни как таковой. Бактерии чувствуют тепло и совершают двигательные колебания к нему. Человек, стоящий на карнизе, делает шаг назад, движимый инстинктом самосохранения. Даже когда ты уже обзавелся потомством, твое существование еще нужно миру, потому что каждую секунду ты способен воспринимать. Способен генерировать память. А память
– Мы до сих пор не знаем, что такое память, Кира, – вдохнул Юджин. – Ты любишь строить гипотезы на основе научных фактов, но уходишь от них слишком далеко. Память за пределами Сети никто не видел. А внутри Сети бОльшая часть людей попросту не умеет находиться.
– Я вижу ее своими глазами каждый раз, когда там оказываюсь. И чувствую себя рыбкой, выпрыгнувшей из аквариума. Мы не знаем, что делать с этой информацией. Странствующий город-театр еще не готов родиться. Так же как человечество не готово к Сети.
Юджин устало отставил чашку и посмотрел на меня с сочувствием. Иногда у меня возникает неприятное ощущение, будто я нахожусь в кабинете психиатра, которому пытаюсь доказать, что видела летающих единорогов. Паша умеет делать такое лицо.
– Не человечество, – говорит он. – А ты. Никогда не понимал, по какому принципу работают зеркала. Почему одни проходят и прекрасно себя чувствуют, а другие сосут пинас.
– Я уже объясняла тебе.
– Да-да, эмпатия и все такое. Это херь собачья. Наверняка все намного сложнее, как это всегда и бывает. Человек думает, что гениальное устройство мира сводится к чему-то простому, а по факту выясняется, что склонность упрощать, наоборот, мешает работе.
– Я и не говорю, что мы должны стремиться к упрощению. Но раз уж нам приходится вращаться в таких сложных сферах, нужны какие-то аксиомы. Система универсальных знаков. Или по крайней мере то, что в перспективе может ими стать.
– Лучше не иметь никаких аксиом, чем иметь неверные.
– По-твоему, сетевая эмпатия
– Упрятать объяснение рационального мира в сферу интуитивных догадок
– Эмпатия и интуиция
– И что? – с показным безразличием фыркнул Юджин.
– А то, что все эти бонусы не отменяют того факта, что в Сети Ткач не может продержаться и трех минут. Еле-еле вывозит преддверие второго уровня. Интуиция есть, эмпатии нет.
– Ты меня окончательно запутала. Давай лучше ешь!