Зеркало наших печалей

Фернан сообщил Алисе, что обо всем условился с Кьеффером, она никак не отреагировала. Когда они встречались на лестнице, этот сосед всегда смотрел на нее похотливым взглядом и – вроде бы случайно – терся об нее, уступая дорогу, но Алиса раз и навсегда решила не реагировать. Никаких нервов не хватит, если возмущаться всякий раз в ответ на приставания. Ее Фернан очень вспыльчив; если узнает, может «наказать» мужика, и выйдет неприятность, а она и сама способна дать отпор, если понадобится.

Фернан достал карту Франции, и они проследили маршрут до Вильнёв-сюр-Луар: даже сейчас дорога займет не больше двух дней. Ни один из них не заговорил о состоянии здоровья Алисы, но оба подумали: «Целых два дня!»

– Почему ты не едешь со мной?

Алиса никогда не сдавалась…

Фернан знал, что принял верное решение, но правды сказать не мог. Что подумает о нем жена, если он сейчас заговорит о Персии и «Сказках тысячи и одной ночи»? Скажет: «Какой же ты у меня смешной!» А между тем…

Они женаты почти двадцать лет, и Алиса с самого начала была такой хрупкой, что о детях они даже не помышляли, да она их и не хотела, дом вела кое-как и почти все время проводила за чтением романов. Мечтала Алиса не о тихой семейной жизни, а о путешествиях.

Египет, Нил – вот куда она хотела бы поехать.

А еще в Персию. Да, сейчас эту страну следует называть Ираном, но действие сказок из «Книги тысячи и одной ночи» происходит в Персии. Жена всегда казалась Фернану восточной принцессой, он веселился, слушая ее рассказы об оттоманках, мебели, инкрустированной золотом и слоновой костью, коврах, пьянящих ароматах, ваннах, наполненных молоком ослицы, но его смех был деланым. Жалованье Фернана позволяло им отдыхать только в Вильнёв-сюр-Луар, Алиса уверяла, что ее это вполне устраивает, и наверняка не кривила душой, но для него персидское путешествие стало навязчивой идеей. Фернан чувствовал себя виноватым и чудовищно бессильным перед лицом болезни жены и несправедливостей жизни.

На следующий день он усадил Алису на заднее сиденье машины Кьеффера, между чемоданом и коробкой, поцеловал ее и пообещал-утешил:

– Завтра к вечеру вы будете в Вильнёве, дорогая, и ты как следует отдохнешь.

Она улыбнулась в ответ, сжала его руку, а он едва не плача глядел на ее бледное лицо и обещал приехать очень скоро, мы увидимся у Франсины… Но Кьеффер уже повернул ключ в зажигании, мотор заурчал, прозвучали последние напутствия, доверяю ее вам, дружище, будьте осторожны… Сосед улыбнулся, машина тронулась с места, Фернан помахал ей вслед, Алиса в ответ подняла руку.

Люблю тебя. – И я тебя.

Фернан вернулся в квартиру, обуреваемый тревогой, вдруг ужасно уставший, терзаясь вопросами и угрызениями совести. Правильно ли он поступил? Все выглядит так, как будто он бросил Алису на произвол судьбы. Может, следовало принять другое решение? Собственный дом, всегда такой уютный в присутствии жены, выглядел неживым. Так бывает в театре, где сняли с репертуара старую пьесу и готовятся к смене декораций.

Назавтра в пять утра он наблюдал в окно, как уезжают другие соседи.

На парижское небо готовилось выплыть солнце, казалось, что улица стала шире, освободившись ночью от транспорта.

Он встряхнулся, надел форму, вышел на задний двор, взял джутовые мешки из-под картошки и сел на велосипед.

Теперь его спасение зависело от мусорщика.

25

Военная тюрьма Шерш-Миди была чем-то средним между каторгой и казармой: камеры с облупившимися, покрытыми плесенью стенами, тесные дворы, скудная, отвратительная на вид и на вкус еда, суровые, на грани жестокости, охранники, железная дисциплина и заорганизованность. Подобное тяжело вынести и в нормальное время, а в нынешнем нормального не было ничего. Каждый новый день оказывался тяжелее предыдущего, поражение, разгром были неизбежны, и надзиратели, считавшие заключенных виноватыми во всех бедах, вымещали на них тоску, страх и злость.

В Шерш-Миди сидело много политзаключенных и уклонистов. Первых «набирали» в основном среди коммунистов и анархистов, были здесь и саботажники, так называемые шпионы и предполагаемые предатели. Среди уклонистов встречались дезертиры, бунтари и те, кто отказывался от военной службы по религиозно-этическим соображениям. Дополняли контингент военные, совершившие уголовные преступления, грабители, воры и убийцы. Рауль несколько раз ненадолго попадал в тюрьму и потому приспособился легче Габриэля, но условия в Шерш-Миди были гораздо хуже стандартных, он ночи напролет ворочался на соломенном тюфяке, которым побрезговал бы и цирковой медведь.

Дни в заключении тянулись долго, пульс войны был слышен в коридорах, тюрьме «отливались» все тяготы отступления. Армия терпела поражение в Седане или враг занимал Кале – на спины арестантов сыпались удары, но вот в Дюнкерке французы прикрыли отход союзников – и расписание прогулок вернулось к почти нормальному режиму.