Зеркало Рубенса

Лохматый человек за решеткой медленно открыл глаза:

– Разве есть в Антверпене еще один такой нарядный петух, как Антонис – мой друг? Перьев у тебя прибавилось. Люди добрые, петух склевал лисичку! Помогите!

– Слава богу, Лукас, ты можешь шутить. – Антонис протянул руку к решетке, попытался просунуть ее внутрь. – Дай руку, дай мне руку. Что ты? Ну не плачь, пожалуйста, не надо!

– Отойди, не трогай меня… я грязный. Тебе ведь противно. – Рыжие волосы Лукаса нависли над лицом, руки с ногтями, обкусанными до крови, он убрал за спину, выгнувшись.

– Ты упрямый дурак… Я возьму тебя с собой, Лукас! Мы вдвоем уедем отсюда. – Антонис отвернулся, чтобы не показать, как он напуган. – Э-эй, слышишь меня? Рыжий Лукас?

– Нет, – твердо и спокойно произнес Ворстерман. – Мне надо остаться здесь, я стану частью города, буду жить в его стенах, в его камнях и грязи, научусь понимать его мысли. Которые ты никогда не поймешь! Уходи, Антонис, не мешай мне спать и слушать город… Это так нужно! Это так правильно! Лучше, чем плодить никому не нужные картинки для дураков. Стать прекрасным городом, Антонис, который будет жить долго-долго! Я мечтаю об этом, и здесь ничто не отвлекает меня от прекрасных видений. Город – это как море, а подлинное искусство – умереть в его стенах, стать им самим!

– Рыжий упрямец, ты нужен мне…

Ван Дейк едва сдерживался, чтобы не заплакать… Не прошло и недели, а бургомистр Роккокс выдал Лукасу Ворстерману паспорт:

«Всем и каждому, кто прочтет или услышит (как читают) настоящий документ, бургомистр и магистрат города Антверпена желают счастия и благополучия. Мы даем обет и сим подтверждаем, что в нашем городе и округе по благому промыслу Божьему можно дышать здоровым воздухом и что здесь не свирепствует ни чума, ни какая-либо иная заразная болезнь… и т.д.»

Сэр Дэдли Карлтон по просьбе Тоби Мэтью и ван Дейка написал Ворстерману рекомендательные письма для лондонского двора и помог граверу сесть на корабль. С января 1621 года Лукас Ворстерман жил в Лондоне и делал эстампы с картин ван Дейка. Он достиг высокого мастерства в своем искусстве: на портретах видно мерцание шелка и заметны ворсинки бархата, на гравюрах Ворстермана с пейзажных картин природа оживает и дышит…

Антверпен, дом Рубенса, весна 1621 года

Управиться в Париже с делами быстрее, чем за два месяца, не получилось, хотя Рубенс рвался домой: перед его отъездом заболела одиннадцатилетняя Клара, и он сильно тревожился. Вернувшись в Антверпен, Рубенс нашел дочь и жену исхудавшими, однако они обе, как и сыновья, были здоровы. Петер Пауль был счастлив, что дочь снова бегает по дому.

Впечатлений от поездки было много, и не только приятные. Рубенсу пришлось на себе испытать злоязычие французов: когда королева рассматривала эскизы, ее свита изощрялась в остроумии. Прозвучали ехидные шутки, что, мол, античные боги и богини, изображенные на его эскизах, да и путти-ангелочки тоже, получились такие толстые, что вряд ли смогут удержаться на облаках – непременно свалятся, скорее всего на голову художника. Эти же профаны, не умея представить будущую картину, рассматривая эскиз, посмели обсуждать композицию и цвет, что довело Рубенса до приступа ярости. Он не все понимал в их быстрой болтовне, но интонацию и то, что над ним насмехались, понял прекрасно. Николя Пейреск, библиотекарь короля Людовика, объяснил ему, что при французском дворе всегда так: высшей доблестью считается громко сказать гадость, особенно стараются перещеголять друг друга в обсуждении предметов и событий, о которых не имеют понятия. Во дворце инфанты в Брюсселе Рубенс привык, что придворные обращаются к нему с почтением, а здесь разряженные бездельники, недовольные тем, что королева-мать выбрала художника-иностранца, не собирались проявлять уважение к чужому труду. Но все же – с некоторыми, довольно-таки нелепыми, по его мнению, оговорками – эскизы были приняты королевой-матерью. Ее сын, король Людовик XIII, через приближенных подтвердил, что заказывает Рубенсу эскизы огромных гобеленов; миссия договориться об их дальнейшем изготовлении во Фландрии возлагается на Рубенса. В Париже у Рубенса не было ни одного спокойного дня, он устал, да еще и нервничал, что не удалось получить аванс от королевы-матери.

«Вот и работай с монархами, – сетовал Рубенс, – шумиха большая, а толку немного; надо, конечно, пытаться трясти казначеев, но они люди скользкие и хитрые».