Зеркало Сен-Жермена

Томский: Никогда не думал, что Смерть это Зазеркалье. Так вот о чем писал Льюис Кэррол! Алиса просто умерла! Хм, та же комната, но какая странная. (Оборачивается к зеркалу.) И ты здесь, холуйская морда! Томский и на том свете оскорблений не прощает! (Бьет по зеркалу кулаком.) Черт! (Нянчит ушибленную руку. Потом челюсть у него отвисает. Он начинает жестикулировать перед зеркалом, хватать себя за щеки, за нос.) А-а-а! Кто это? Это я?! Какой ужас! Неужто правы буддисты со своим перерождением душ? За не праведную жизнь меня вернули на предыдущую стадию развития, разжаловали в хамы! Но это нечестно! Я же не буддист! Или им тут все равно, в кого ты верил и верил ли вообще? (Видит небоскреб в окне.) Боже мой, что это? (Подбегает к окну.) Точь-в-точь как в журнале «Созерцатель» Город Будущего! Только аэровелосипеды по небу не летают! Я в раю или в аду? В рай мне вроде бы не за что… А если это ад… (Замечает на стене календарь с девицей, подходит, вставляет в глаз монокль, оценивающе склоняет голову.)…То здесь не так уж скверно. Какая смелость, какая точность деталей! Сколько жизни! Чья это работа? (Ищет подпись художника.) С каким годом? С 2001-м? Я в 2001 году? (Снова оглядывается на окно, потом вдруг падает на колени и воздевает руки к небу.) Господи Всеблагий Всемогущий, прости, что не верил в Тебя и усомнился в Тебе! Ты услышал мое моление и внял ему! Раз я не желал жить в двадцатом веке, ты сразу перенес меня в двадцать первый! Верую, Господи, верую! (Экстатически крестится.) Ты перенес меня в невообразимо прекрасный, изумительный век, где нет ни Солодовниковых, ни репараций! (Снова подбегает к окну.) О, какие дома! Какие авто! Какая иллюминация! А это что? Стихи. «В новом годе и новом веке снова с заботой о человеке». Блок «Отечество Вся Россия». Что за Блок? Уж не Сашура ли, сынок Сэнди Кублицкой? Мальчик, кажется, пишет стихи. Должно быть, в двадцатом столетии стал знаменитым поэтом, вроде Пушкина, сочинил патриотические стихи. «Отечество вся Россия», хорошее название. (Умиленно всхлипывает. Смотрит на портрет Вована.) А у меня тут висел «Портрет неизвестного». (Вздыхает.) По семейному преданию, писан с самого графа Сен-Жермена. Эх, поди, Солодовникову достался…

Дверь открывается, входит Клавка. Подбоченясь, смотрит на Томского.

Клавка: Ну, жлоб, надумал?

Томский смотрит на нее, потрясенный небесной красотой секретарши, а еще более ее мини-юбкой. Закрывает ладонью глаза, словно ослепленный, и свет гаснет.

Айсберг в океане

(1901 год)

Вован и Зизи.

Вован (держась за щеку): Зинк, ты че? Че сразу по морде-то? Ты с нерва-то съезжай. Перетрем, как люди, обкашляем.

Зизи: Ты же клялся, что это больше не повторится! Я поверила тебе, простила гнусную интрижку с той развратной актриской! А теперь цыганка! Ты чудовище! Все, довольно! Мы расстаемся! Я уезжаю в Биарриц, а ты… Ты живи, как хочешь.

Вован: Минуту, киса! Ты че вешаешь? Как это в натуре «уезжаю»? А кто тут гнал про брулики, про башли? У нас не Африка, цыпа. У нас за базар отвечают. Отстегивай сто штук и вали на все четыре.

Зизи: Какая Африка? При чем тут базар? Ты говоришь загадками. В последние месяцы тебя словно подменили! Я перестала тебя понимать! А может быть (всхлипывает), и никогда не понимала…

Вован: Я тебя за язык не тянул. Ляпнула — башляй. Зинуль, ну ты че в натуре, хочешь, чтоб этот козлина меня завалил? Ты видала, какие у него быки? У меня ж тут кроме тебя никого! Давай мани, киска, шурши пенензами (трет большой и указательный палец).

Зизи: Ты о деньгах? Боже, какое ничтожество! (Выдергивает серьги, снимает с пальцев перстни.) На, заложи это, жалкий человек.

Порывисто бежит к двери, но на пороге останавливается и рыдает.

Вован (рассматривая драгоценности): Круто! Пудов на полета зеленки! О'кей, мадам. Малина нас венчала, а зона развела. Мерси и пакеда. Гуд бай, май лав, гуд бай. Куда бы их заныкать? (Делает даме ручкой, а сам смотрит куда бы спрятать добычу.)

Зизи порывисто оборачивается.