Зеркало Сен-Жермена

Томский: Nicolas, я уже говорил вам: «Егорычами» зовут хамов, а мое имя Владимир Георгиевич.

Колян: Сорри, Владимир Георгиевич. Трудно так, сразу. Ломает. Я когда пацанам, в смысле господам юнкерам, объяснил, что с Нового года у нас в «Конкретике» все будет по понтам, они сначала ржали. Прикалывали друг друга, типа: «Лорнет вам в грызло, сударь». А теперь ничего, в кайф пошло. Биксы, в смысле барышни, балдеют и бакланов, пардон, деловых партнеров, тоже пробирает. Легче отстегивать стали. Супер, шик!

Томский: Дело не в шике, Nicolas. Главное, чтобы человек имел понятие о чести и жил в соответствии с ним.

Колян: Само собой. Жить надо по понятиям, без них беспредел.

Томский: Простите, я вас перебил. Вы начали говорить о наших конкурентах. О господине Хрюке, если не ошибаюсь? Вы послали ему мой вызов?

Колян: На стрелку? Послал. Хрюка сразу в портки, экскюзе муа, в панталоны наложил, Проблем нет, отдает и лотки, и палатки.

Томский: Очень любезно с его стороны.

Колян: Еще бы! После того, как вы на прошлой стрелке, пардон, на дуэли, Лехе Череповецкому во лбу пять дырок нарисовали...

Томский: Да, трефового туза. Заметьте, с двадцати пяти шагов и из незнакомого пистолета.

Колян: Ага. Засадили Череповецкому пять дуль в Череповец. Умора! Юнкера в лежку лежали. Щас вобще с бизнесом хорошо пошло. Все перед «Конкретикой» прогинаются.

Томский (поворачивается к иконе, истово крестится): Не оставляет Господь. Эх, Nicolas, друг мой, нет пророка в своем отечестве. Как часто современники неспособны оценить талант. В девятнадцатом, то есть я хочу сказать, в двадцатом веке, с коммерцией у меня получалось гораздо хуже, но я всегда знал, что здесь (показывает на лоб) заложена огромная потенция. Всему свое время. Юнкера на молебне были?

Колян: Ну. Кто не ходит, я рыло чищу

Томский: Если по-отечески, то можно. Вот еще что, mon ami, я просил распорядиться насчет ложи в опере на сегодняшний вечер для меня и Клавдии Владленовны. Что нынче дают?

Колян: Этого, блин, «Севильского цирюльника».

Томский: Вы уже были? Как вам постановка?

Колян: Да, зашли с господами юнкерами, посидели. Сначала вроде ничего, вот это: «Пора по бабам, пора по бабам».

Томский (подхватывает дальше из увертюры): Наа-на-на, наа-на-на, наа-на-на, наа-на-на-на-на-на-на.

Поют хором дальше.

Колян: А потом че-то не пошло. Есть пара-тройка хитов, остальное фанера.

Томский: Да, мне из Россини тоже больше по вкусу «Вильгельм Телль».

Колян: Какой базар.

Томский (вздыхает): Правильнее было бы сказать: «Я с вами совершенно согласен, Владимир Георгиевич» или: «Я придерживаюсь того же мнения».

Колян (старательно): Я, Вован Георгич, придерживаюсь чисто того же мнения.

Томский страдальчески хватается за виски.

Свет гаснет.

Светлое воскресенье

(1901 год)

Та же комната с некоторыми изменениями. На письменном столе появился новый предмет: деревянный лакированный ящик, формой и размером похожий на компьютер. Посередине комнаты пул с разноцветными шарами. Велотренажер, сделанный из старинного трипеда. Рядом две чугунные гири. В углу пианола, выкрашенная в красный цвет и с надписью YAMAHA.

Томский, Солодовников и Зизи. У Томского исчезли усы и пробор теперь у него прическа с чубом и подбритым затылком, как была у Вована. Одет он в красный сюртук с золотыми пуговицами и зеленую жилетку. Сияет толстая золотая цепь от карманных часов.

Доносится перезвон пасхальных колоколов. Все поочередно христосуются.

Солодовников: Костя, душа моя, ты мне стал просто как сын. Честно, без понтов. Вот подарочек тебе к Светлому Воскресенью. Заказал самому Фаберже. Ничего, с таких-то барышей не обеднею. Вот-с, из червонного золота.

Достает из коробки огромное золотое яйцо, раскрывает его. Механизм играет мелодию «Ты скажи, ты скажи, че те надо, че те надо».

Вован: Круто! Ну, Веник! Дай чмоку всажу.

Обнимает и целует Солодовникова.

Солодовников (целуясь с Вованом): Христос воскресе.