Зеркало судьбы

цель — бесповоротная решимость идти данным путём, быть с данным человеком, выполнить данную задачу;

риск — переоценить свои силы.

Я рядом ♀ Татьяна Романова

Это опять случилось.

Частный сектор. Заливисто лает собака, звеня цепью. Оглядываясь, задеваю локтем забор — и на землю падают чешуйки выцветшей краски.

Ладони саднят — все в мелких, едва затянувшихся порезах. У ног стоит чёрная сумка — даже не хочу знать, что в ней.

17:47. Семь пропущенных.

Она там, на другом конце города. Одна. Сергей уйдёт, не дождавшись меня, с него станется!

Ногти впиваются в ладонь. Бестолково топчусь на месте. Куда, господи, куда бежать-то? Как назло, ни души. Хотя это, может, и к лучшему.

И тут, как благословение — трамвайная трель. Совсем близко! Срываюсь на звук. Щебёнка скрипит под подошвами. В сумке что-то стеклянно позвякивает.

Только в трамвае — пустой вагон, кондуктор дремлет, привалившись к разрисованному стеклу, 18.03, господи, уже шесть, — решаюсь заглянуть в сумку.

Серые картонные футляры от термометров. Между звеньями застёжки-молнии — мелкая стеклянная крошка.

Мне хватает.

Вот что бы нормальный человек сделал? Доехал бы до знакомой больницы, где у врачей самые добрые глаза, а на окнах — самые прочные решётки. Грохнул бы сумкой о стол. Нет, я не знаю, где я был полдня. Да, это не в первый раз. Да, состою на учёте, F20. Разбирайтесь.

Вот только я не предатель.

* * *

У подъезда — знакомый внедорожник. Облокотившись на капот, нервно курит пергидрольное чудо. Увидев меня, отворачивается. Смысл?

Сергей ждёт в прихожей. Рукав выглаженной сорочки испачкан пюре.

— Ты знаешь, который час? — шипит он, нависая надо мной. — Мне по делам надо, где тебя носит? Да за такие деньги…

Деньги — никакие, и он об этом знает. Поэтому я здесь. А то орал сначала, мол, не позволит, чтобы мужик за его дорогой Леночкой ухаживал! Ну что. Промучился с ней недельку после того, как последняя сиделка хлопнула дверью — согласился и на мужика.

— И это, — обувной рожок со звоном падает на паркет. — От неё… пахнет. Помой, что ли.

* * *

Она сидит в кресле. На экране телевизора под визгливую музыку извиваются латексные девки. Переключаю на новостной канал, как она любит. Муженёк считает, что незачем напоминать ей о прежней работе. Заботится, мать его.

Визг шин.

Она закрывает глаза. И по щекам злые слёзы.

— Дурак он, — я осторожно дотрагиваюсь до мокрой щеки. Пальцы отзываются саднящей болью.

Выполняю привычные вечерние ритуалы. Искупать, переодеть, накормить. Усадить в кресло и медленно-медленно расчёсывать непослушные рыжие кудри. Они уже отросли ниже плеч, с тех пор как сиделка обрезала их под корень — мол, возни меньше, а ей-то, Лене, всё равно.

Не всё равно. Я чувствую.

Она не может говорить. Не может двигаться — лишь иногда получается пошевелить указательным и средним пальцем на левой руке, но это наш секрет…

* * *

В тот вечер шёл дождь. Я сидел в своей комнатушке, слушал радио. И девица из вечерних новостей, оттараторив про очередной саммит и рождение тигрёнка в зоопарке, с той же бойко-безразличной интонацией рассказала, что Лену нашли в парке — с проломленной головой, еле живую, «предполагается, что нападение было связано с профессиональной деятельностью»… Глядя на стальные ворота больницы, я думал, что это конец, что теперь я точно её не увижу. А это было началом.

* * *

По экрану пробегают помехи — уголок её губ недовольно подрагивает. Любопытство — вот уж действительно, враг человеческий. Если бы не оно — Лена работала бы ведущей на федеральном канале, а не корреспондентом криминальной хроники. Спешила бы домой после окончания рабочего дня, а не опрашивала бы помятых «бывших людей» из пригорода ради очередного репортажа про местную наркомафию.

С другой стороны, если бы не этот кошмар — разве смог бы я, ничтожное, бесполезное существо, быть с ней рядом? Всё так же ждал бы эфира, чтобы — может быть — увидеть её…

Уже два года прошло, страшно подумать. Но как долго я смогу быть рядом? От дряни, которая поселилась у меня в голове, добра не жди.

* * *

Сначала я не обращал внимания. Подумаешь, не помню, как доехал до дома. Читал про синдром хронической усталости, горстями жрал витамины… Пока сырым мартовским вечером не обнаружил себя за городом.

За спиной шумела трасса. С неба срывались сероватые хлопья последнего снега. А я, идиот, стоял по щиколотку в месиве из прелых листьев и талой воды, в каждой ладони — по пучку пожухлой травы — и выл, надорванно выл, глядя в небо чужими глазами.

— Что же нам делать, милая? — присаживаюсь рядом, осторожно дотрагиваюсь до тонкой щиколотки — хотя она всё равно не заметит.

Она ведь никому не нужна. Ни этому козлу, который наверняка сейчас пыхтит над блондинкой на заднем сиденье внедорожника. Ни стаду, которое две недели в соцсетях «держало кулачки» за отважную журналистку и размалёвывало асфальт перед мэрией, а потом вспомнило, что восьмое марта на носу.

Только мне.

Если бы ещё я был собой двадцать четыре часа в сутки…

Смотрю на свои руки — загорелые, исцарапанные, незнакомые. Мы одни. А она даже на помощь позвать не сможет.