Зеркало в руках

  ...Косогор он узнал сразу. Правда, с момента памятного посещения здесь произошли разительные изменения. Ящики уже не лежали неровной линией. Они вообще не лежали, потому что их нигде не было. Там, где произошёл взрыв защитной сферы, теперь покоился тёмно-фиолетовый сгусток, округлой формы с неровными краями. На приближение винтолёта он отреагировал ритмичной пульсацией рубиновых прожилок и интенсивными всплесками-спикулами похожей на жидкость тягучей поверхности.

  Винтолёт завис над тёмным пятном, подождал, пока кончится пульсация, а всплески превратятся в мелкую рябь, потом плавно пошёл вниз.

  Валерий выключил двигатель и стал ждать.

  Мысли абстрагировались от реальности, вернув пилота в зал, где кроме прозрачного цилиндра с неподвижным телом внутри и двух мужчин, застывших снаружи, ничего не было. Всей кожей пилот ощутил лёгкое покалывание, и вдруг чувства, которых он был лишён, находясь в гидрокосмосе, разом нахлынули на него. Эмоциональный фильтр не выдержал, заставив слёзы политься из глаз. Пилот не вытирал их, до мельчайших подробностей вспомнив одно далёкое жаркое утро на берегу океана...

  Ему было тогда не больше пятнадцати лет. Занимаясь сёрфингом, он не рассчитал скорости волны и вылетел на пляж. К несчастью, доска врезалась в пологий берег, и в песчинки разметала замок, который карапуз лет шести строил не один час. Пилот до сих пор помнит глаза мальчика: они наполнились таким неизбывным горем, словно малыш лишился не песочного города, а всей обозримой Вселенной...

  Валерий не знал, КАК всё произойдёт, но был уверен, что боли не почувствует, потому что биологическое значение боли для Homo sapiens определяется тем, что она вызывает оборонительную реакцию, направленную на сохранение целостности живого организма. А целостности как раз и не будет. Будут молекулы, атомы, будут элементарные частицы, способные в определённый момент самопроизвольным образом сложиться в то, что никогда не ведало земной боли...

  Олеся добросовестно выполнила наказ пилота. Застопорив лодку в плавнике на другом берегу старицы, она смотрела в ту сторону, куда улетел винтолёт. Ждала недолго...

  Над кронами деревьев появился тёмный шар, тут же распавшийся на множество сегментов. Из его центра в зенит ударил тонкий серебристый луч. Он простоял всего несколько секунд, а потом растаял. Без следа.

  Олеся подняла голову, и увидела над собой овальное тело спасательного модуля. Его боковые двери были распахнуты. Двое мужчин в одинаковых оранжевых комбинезонах скользнули вниз по тросам.

  Через минуту чьи-то заботливые руки уже укладывали её в специальную корзину.

  - Вы... видели?.. - Олеся указала на небо.

  Спасатель проследил за её рукой и с улыбкой ответил:

  - Исключительно редкое явление - второй конец радуги уходит прямо в зенит...

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ: У ПОСЛЕДНЕГО КОСТРА

1.

  Лось был очень стар.

  Напившись в ближайшем болотце пахнущей тиной и морозом водицы, он стоял за прореженным свирепыми осенними ветрами кустарником и прислушивался к тому, что творилось в мире. Настораживая то одно, то другое ухо, медленно поводя из стороны в сторону массивной горбоносой головой, он ловил звуки и запахи. Звуки были обычными: жалобное и тоскливое поскрипывание могучих сосен, шелест переносимой с места на место пожухлой осенней листвы, далёкий-далёкий птичий клёкот, до следующей весны прощавшийся с замирающей на долгую зиму долиной; при этом никто не мог сказать наверняка - наступит ли весна когда-нибудь... А вот запахи были новыми и тревожными, будоража огромную голову печальными мыслями и врываясь в могучее сердце болезненными иглами несвойственного многомудрому лосю смятения.

  Старый бык осторожно переступил с ноги на ногу, с волнением прислушиваясь к тому, как громко и звонко захрустел промёрзший валежник под его копытами. Лось замер. Ветер изменил направление. Теперь он резвился где-то в верхушках деревьев, донося замершему лосю лишь пугающий дух стремительно надвигающейся зимы. И запах этот показался старому опытному быку не менее беспокойным, чем недавний, изорванный переменчивым ветром запах приближающегося врага.

  От врага лось мог уйти, доверившись своим сильным, крепким ногам, а вот от зимы... От зимы он уйти не мог. И не потому, что был уже настолько стар, что боялся покинуть знакомые с детства клюквенные болота и сухие осиновые островки, где так приятно проводить долгие зимние ночи, привалившись боком к ближайшей осине и в полудрёме жуя мёрзлые ветки, а потому, что память, впитанная с молоком матери-лосихи, настойчиво предостерегала его не покидать замерзающей, цепенеющей долины. Причины такого предостережения старый, многоопытный лось не знал. Но он целиком доверял своей матери, которая получила запрет покидать обетованные места от своих родителей, пришедших в эти земли откуда-то издалека...